Данила­мастер

Накануне юбилейного, пятого, концерта Даниила Крамера в Череповце «Речь» взяла интервью у главного джаз­пианиста России
На концертах джазового пианиста­импровизатора Даниила Крамера ухо наслаждается музыкой, а глаз — поведением самого исполнителя. Кажется, что к клавишам подведен ток, ибо музыкант играет всем телом, ко всему прочему пропевая партитуру, что отлично слышно в первых рядах. Каблуки Крамера, постукивающие в такт мелодии и высекающие искры на полу, нередко перебивают звуки фортепиано. Благодаря импровизаторскому таланту пианиста его поклонники, которые появились и в Череповце, больше любят ходить на его концерты, чем слушать его записи. К счастью, визиты Крамера в последние годы не редкость — на Вологодчине Крамер появляется раза два­три в год, причем, не стесняясь, признается, что подобно сектанту ездит по стране, дабы обращать людей в свою веру. «А вы определенно растете, и приятно ощущать в этом свое участие, — говорит он с интонациями завзятого профессора или врача, чьи пилюли дают эффект. — Я же преподаватель и всегда вижу, занимался студент самостоятельно или нет. Видно, что вологодская публика между моими визитами все больше слушает что­то такое джазовое». За неделю до очередного концерта Даниила Крамера в Череповце — он выйдет на сцену Камерного театра 12 ноября вместе с клавишником Родином Гоборовым — корреспонденту «Речи» удалось взять интервью у самого знаменитого джазового пианиста страны.

— А можно я сначала вам одну штуку расскажу, — решительно берет интервью в свои руки Крамер. — Она меня потрясла совершенно, и я сейчас хожу под впечатлением. Никогда в жизни ничего подобного не видел. Я недавно был в одном подмосковном монастыре, где давал концерт джаза. Да­да, не улыбайтесь, к тому же и монастырь женский. Молодые девчонки, живые, на лицах никакой монашеской постноты, сестры с двумя­тремя высшими образованиями. Они на территории монастыря всерьез занимаются генетикой, разводят какой­то невиданный тип собак, которых продают. У них там даже верблюд по территории гуляет. А концертов сколько, и самых разных — лучшие музыканты Москвы к ним переездили. Президент приезжает чайку попить. Своя радиостанция, Интернет, которым заведует матушка­игуменья лет 70­ти. И она, я вам скажу, так в нем рубит! И еще: у них абрикосы растут на улице, под снегом, безо всяких теплиц и оранжерей. Я обалдел. Такого быть не может…

— Вас называют музыкантом­импровизатором. Дилетантский вопрос: а если импровизатор, зачем полтора часа репетировали перед концертом?

— Импровизацию нельзя понимать как нечто спонтанное, возникающее из воздуха сию секунду. Сел за рояль и поехал. Попробую объяснить… Я сейчас разговариваю с вами — это импровизация, я же не писал этот текст. Однако для такого разговора мне требуется овладеть несколькими науками: русским языком, логикой, умением убедительно говорить — и какое­никакое мировоззрение… Не будь у меня последнего, я так же убедительно, хорошо поставленным голосом могу прочитать вам классическое стихотворение про перочинный ножик. Музыкальная импровизация — то же самое: я владею языком, учил пассажи, фразы, учил способы их соединения, тональности и гармонии. И теперь могу свободно во всем этом плавать как рыба. Вот вы, допустим, дока в каком­нибудь швейном деле. Вас попросили прочитать лекцию о модных тенденциях. Вы не стали готовиться и изучать литературу, потому что дока. Прочитали. А завтра еще раз попросили ту же лекцию. И вы снова прочитали, но уже совсем другую. Так­то.

— По­вашему получается, что каждый профессиональный музыкант должен быть импровизатором. Между тем девять из десяти сидят смирненько и играют по нотам.

— Так оно и было раньше, пока не произошло четкого разделения на композитора и исполнителя. Моцарт, Бетховен, Бах и прочие были пианистами, которые чего­то там сочиняли в тот момент, когда импровизировали. А потом пришел Лист и прочие композиторы со сложной музыкой, с которой не очень­то поимпровизируешь. И тут же все поделились на тех, кто сочиняет, и тех, кто скрупулезно и бережно воспроизводит. И то, и другое по отдельности лично для меня очень скучные занятия.

— Неспециалисты обычно судят пианистов так: лучший — тот, кто, не жалея сил и здоровья, лупит по клавишам так, что пальцы кровоточат и ногти ломаются…

— Ха­ха­ха. Вот только к профессионализму все эти травмы не имеют никакого отношения. Вообще никакого. У меня довольно часто после концертов трескаются ногти, и пальцы я разбиваю в кровь, когда попадаю на ребро клавиши. Но кроме моей неуклюжести это не говорит ни о чем.

— А изготовители рояля эту неуклюжесть никак не учитывают? В наш век прогресса подобное неудобство, наверное, как­то можно устранить.

— А как его устранишь — выпустишь клавиши без ребер или сделаешь их из папье­маше? Что же за музыка тогда получится?

— Вы знамениты не только как пианист, но и как пропагандист, педагог джаза. Джаз упрекают в том, что в нем, как правило, нет мелодии, следовательно, он никогда не будет понятен большинству. Как возразите, профессор?

— Смотря как и кто понимает мелодизм… Если бы упомянутые Бах и Бетховен услышали нашу попсу, которую мы насвистываем в ванной, они не увидели бы в этой музыке ничего, кроме странного и разнородного сочетания звуков. В каждой эпохе свое понимание мелодии. Думаю, джаз действительно чуточку предвосхищает будущее.

— Я отлично помню из детства ваши телевизионные уроки по «Первому каналу». Они были настолько интересны, что мы с ребятами на пару недель прекратили издеваться над нашим одноклассником, который ходил в музыкальную школу…

— А некоторые не просто перестали издеваться, но и сами пошли в «музыкалку». Меня потрясает эффект от этих уроков, я совершенно не ставил на них. Только подумайте, пятнадцать лет назад эти уроки шли всего около месяца раз в неделю в программе «Рок­урок» и длились по пять минут, а до сих пор меня все о них спрашивают. А сколько я выслушиваю признаний о том, что кто­то стал после них музыкантом. Я записал все эти уроки за один день, точнее за двадцать часов. Менялись операторы, осветители, гримеры, а я все не вылезал из­за пианино, только рубашки переодевал. Когда уроки закончились — вроде бы какая­то часовая компания выкупила это время под рекламу, на телевидение хлынул поток писем: верните Крамера или скажите, где купить его книжку или кассету. А нигде не купить, причем до сих пор. Те видеозаписи, насколько я знаю, телевизионщики размагнитили, как не представляющие интереса для хранения.

— А сейчас не хотели бы вновь этим заняться — опыт показал, что сутки записи в телестудии равносильны многим годам гастролей.

— Я бы и рад, да кто мне это предложит? Эрнст на такое сейчас точно не пойдет, а я не люблю навязываться.

— Знаете ли вы, что сочетание «Даниил Крамер» очень красиво смотрится на афише — чувствуется какое­то дыхание культурного Запада…

— Это оно сейчас красиво смотрится, потому что я его раскрутил. Открою одну тайну по поводу своего прозвания: по паспорту я Данил, а не Даниил. Вообще­то, такого имени не существует. Мои родители долго спорили, как правильно — Данила или Даниил. Спор продолжился и возле стола уставшей паспортистки, которая записала меня Данилом. Думаю, все же не со зла она это сделала. Однако своими именем и фамилией я доволен, потому что они для всех наций звучат благозвучно. В Германии я герр Крамер, во Франции мсье Крамёр, в Италии синьор Даниэль, в России Данилка. Я везде свой.

Сергей Виноградов №206(22616)
06.10.2009