Что такое одиночество в храме

Сегодня мы печатаем окончание интервью протоирея Максима Козлова, которое он дал православной радиостанции «Радонеж». Начало — в «Речи» за 17 октября.
Сегодня мы печатаем окончание интервью протоирея Максима Козлова, которое он дал православной радиостанции «Радонеж». Начало — в «Речи» за 17 октября.

— Как была организована жизнь приходов в России до революции, есть ли у нас свои традиции?

— До революции было два главных принципа организации приходов. Подавляющее число из них образовывалось территориально: в таком-то селе стоял храм, и люди, которые там проживали и рождались, приписывались к этому приходу, и предполагалось, что там они крестят своих детей, венчаются, отпевают своих близких, там бывают на исповеди и у причастия.

— То есть они не имели свободного права, как нынешние наши современники, выбирать священника «по душе»?

— Это было значительно менее распространено, чем в со­временной жизни. Конечно, люди благочестивые, взыскующие большей меры духовной жизни, ездили в монастыри, обращались за советом к старцам. Мы знаем переписку оптинских старцев Феофана, Игнатия, Филарета и других подвижников благочестия. Но регулярный прихожанин, обычный житель села, мещанских улиц города, рабочих слобод, ходил в близлежащий храм. В значительной мере люди в наши дни ходят не в ближайшие храмы, но по внутреннему выбору, предпочтению. Особенно в больших городах; понятно, что в селе часто ходят в единственный храм, к единственному священнику, и особенного выбора не может быть. Хотя при развитии транспортных возможностей сегодня на селе это уже не так однозначно, как, скажем, сто лет назад. Человек сделал осознанный выбор, выбрал приход и будет нести большую меру ответственности за этот выбор, больше дорожить тем, что имеет. Но у всего, у любого явления есть оборотная сторона. Здесь оборотной стороной является возможность блуждания, которая тоже есть среди определенной части современного церковного народа. В один храм пошел — меня там обидели, в другой пошел — там не так поют, в третий пошел — там не оценили моих возможностей, в четвертом — духовник строгий, в пятом — порядки либеральные и т. п. И вот так можно ходить и блуждать и нигде в результате не остановиться. Это, конечно, тоже неправильно, и каждый, кто в чем-то узнает себя в этом портрете, должен себя спросить, как так получается, что, живя в Москве, скажем, из пятисот храмов я не могу найти тот, который стал бы для меня домом.

— (Звонок.) Мне, пожилому человеку, пришлось переехать на новое место жительства и, соответственно, поменять храм. И я столкнулась с полным отсутствием заботы, внимания, с безразличием. Мне кажется, беда в том, что сейчас нет любви взаимной, какая должна быть между нами, христианами, по которой нас узнавать будут среди других. Никто меня не спросил, нужно ли чем-то помочь одинокому человеку. Нам просто не хватает, мне кажется, любви друг к другу.

— С одной стороны замечание ваше справедливо. Странно было бы сейчас сказать, что мы все, как полнота церковного народа, преизобилуем жертвенной Христовой любовью. Это только в безумии такое можно было бы изречь. И, с другой стороны, хочу спросить: когда мы говорим об оскудении любви, мы с чем сравниваем, с какой эпохой? Да, конечно, мы читаем книгу Деяний и знаем о тех дарах благодати и любви, которые были в первой христиан­ской общине. Но сказать, что это можно каким-то образом воспроизвести, что, мол, давайте будем любить друг друга жертвенной любовью, а кто не любит — с тех строго спросим… Как бы такое завышение планки не обернулось надрывами, которые приведут к еще худшему.

Надо иметь мужество чес­тно признаться; тем и отличается христианская церковь большин­ства от малых сектантских сообществ, где внутри небольшой корпоративно сплоченной группы можно организовать любовь к своим, как правило, построенную на отталкивании других. Ведь большинство сектантских групп и построены на том, что мы спасемся — все остальные погибнут. Если так, то можно некий круг людей вокруг себя любить, и это дает некое, не всегда правильное, понятие любви. Современную церковь, как при Константине, наполнило множе­ство людей, от которых ни муже­ства, ни подвига не требуется, чтобы быть православным христианином. И как ходили раньше в клуб, сегодня стали в церковь ходить. Многие и не покаялись по-настоящему за то, что было в прежней жизни. Это атмосфера не очень высокого полета, теплохладности, она постоянно сопутствует нашему околоцерковному бытию. И она требует постоянных усилий по ее преодолению. И те люди, которые понимают, что так не должно быть, внутри церкви должны создавать островки и являть примеры иного, неравнодушного отношения друг к другу. Но сказать так — легко, а жить так — трудно.

— Бывает ли так, что человек, который успешно социализируется, общается, утверждается в жизни внешней, — он и не ищет какого-то особого внимания, общения в церкви? Он остается вне приходской жизни, приходит, молится, и больше ему ничего не надо. А те люди, которые испытывают недостаток этого общения в жизни, наоборот, ищут восполнения в церковной среде.

— Здесь, таким образом, мы в самом широком смысле видим исполнение слов Христа Спасителя: «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы». Этим труждающимся, обремененным, уставшим, нереализованным, несостоявшимся, убогим, некрасивым, недолюбленным в мирской жизни, естественно, куда идти, как не в церковь? И где их должны принять, утешить, и сердце их должно упокоиться, и общение должны они найти, как не в ограде церковной? Это естественная, правильная, одна из самых глубоких задач церкви в жизни — по отношению к людям. Всех тех, кто в жизни по-иному никому не нужен, не хорош, не дорог, не мил, здесь этих людей согреть и оказать им поддержку, помощь в самореализации, дать мир и покой их душам. А неправильная установка — когда человек, в иной области своей жизни нереализованный, из-за этого пережива­ющий, говоря современным языком — комплексующий, пытается реализоваться в церковной жизни. Вот тут-то, мол, я отыграюсь, там — убогий, а здесь буду первый. Там я никому не нужен, а тут, в той же ситуации банальной у подсвечника, я стану самым главным. Там — последний, неспособный, плохой работник, а тут я буду указывать, как стоять, как одеваться, как себя вести. И попытку вот такой реализации за счет церковной жизни нужно остановить.

— (Звонок.) Я уже пятнадцать лет хожу в одну церковь, расположенную недалеко от моего дома, и за это время никто ни разу ни о чем не спросил меня, и даже если я сама пытаюсь что-то спросить, кажется, что все просто бегут. Тогда у меня была очень тяжелая ситуация — был тяжело болен ребенок, я пришла туда и попросила священников помочь мне, почитать молитвы о моем здравии, но ушла ни с чем. Вот это, мне кажется, даже больше, чем равнодушие…

— Здесь я только от лица священнического сословия могу по­просить у вас прощения за то, что с вами тогда произошло. И духовенство, конечно, должно быть духовно, а священство — свято, но бывает по-разному. Но вы ведь сказали, что пятнадцать лет в церкви, значит, вы нашли что-то такое, что вам позволило от самого главного в церкви не отступиться, несмотря на все равнодушие и незаинтересованность других людей. Дай вам Бог и дальше обретать это главное, что Господь в церкви дает. Ведь когда было сказано, задолго до жизни Христа: «Не надейтесь на князей, сынов человеческих», это было сказано верующим человеком о верующих людях, а не о безбожниках и атеистах XX столетия. Я думаю, что мы должны уметь честно смотреть друг другу в глаза, пытаться вслух проговаривать то, что является болезненными реалиями церковной жизни сегодня.

Сергей Комлев №201(22364)
24.10.2008