Только в Церкви человек может встретиться с самим собой

Екатерина Васильева была одной из самых популярных и востребованных советских актрис. И неожиданно для всех, на гребне славы и успеха, практически ушла из театра и кино. Такое максималистское решение она приняла, когда воцерковилась. Позже Васильева признавалась, что даже хотела уйти в монастырь, но духовник ей не разрешил. После нескольких лет «молчания» Екатерина Васильева потихоньку снова начала сниматься в кино и даже играть в театре. Но делает это, как признается сама, исключительно для заработка. О своей духовной эволюции и об отношении к Православию, о своем нынешнем понимании актерской профессии Екатерина Васильева рассказала в интервью журналу «Нескучный сад».
— Екатерина Сергеевна, в основном мы вас знаем как актрису, играющую ярких, сильных женщин. И зритель невольно ассоциирует актера с ролями, которые тот играет. В жизни вы такая же, какой мы видим вас в кино.

— Это неправильно, что об актере судят по нескольким ролям. Люди меня знают по четырем картинам, которые без конца крутят в течение тридцати лет по ТВ. А я была, в первую очередь, театральная актриса, драматическая, даже трагическая, у меня был огромный репертуар. То, что я делала и делаю в кино, это вообще не считается. Я не знаю, какая я! Это не ко мне вопрос. Спросите у моего духовника, какая я. Я не знаю даже, изменилась ли я за эти 27 лет, что я в Церкви, — это могут сказать только мой духовный отец и мои близкие.

Вообще никто ничего ни про кого не знает. А уж про артистов тем более, потому что они все время играют. Вот был такой актер Георгий Бурков. Он был очень образованный, умный, глубокий человек, а в нем все видели комика. Первая ассоциация, когда говорят о Буркове, — человек­праздник. А я­то думаю, что он был глубоко несчастен. Он вынужден был носить эту маску. Я знала его хорошо, и знала, как он страдал от этого.

Я не сильная женщина. Вы меня сейчас в одну секунду вышибли из седла своим вопросом. Сильная женщина бы глазом не повела. А я слабая. А все из­за тщеславия, гордыни, с которыми так трудно бороться, особенно артистам. Вот кажется — все, справился, но тут приходит журналист, задает вопрос, и ты взрываешься! Я снимаюсь сейчас в кино, но это для заработка — у нас большая семья, и духовник мне не разрешает из профессии уходить; но главное сейчас другое: я казначей храма, у меня сын — священник. В этом моя жизнь, а не в острохарактерных ролях.

— Актерская профессия плоха?

— Отвратительна. Потому что и так кругом сплошной маскарад, каждый человек жизнь тратит на то, чтобы как можно больше закрыться. Только в Церкви человек может раскрыться, встретиться с самим собой. А в основном люди скрывают себя от других и, самое ужасное, от себя самих. Все существует для этого — и одежда, и макияж. Характер свой люди скрывают. А артисты избрали это своей профессией! Профессия актера не самостоятельная, заказная. Сначала существует текст, пьеса или сценарий. Потом режиссер, который интерпретирует этот текст, и потом уже актер, которого выбирает режиссер, чтобы через него донести свой замысел. Чужой текст, чужие мысли, чужие интерпретации. Актер уже третий в этой цепочке. Он приводит приговор в исполнение, он палач.

— Ваша личность не участвует в том, что вы играете?

— Конечно нет. Она включает те свои ресурсы, которые в данном случае нужны. Если бы я всерьез играла Клитемнестру у Питера Штайна в «Орестее», я с ума сошла бы — семь часов по локоть в крови. Там у Штайна все было сделано по­настоящему, кровь дымилась… Я не могла в это «включаться», я играла только за счет техники. Я думаю, актер силен изображением, а не переживанием того, что он делает. Я терпеть не могу актеров, которые всерьез разрывают себе сердце.

— Можно ли сказать, что творчество — это ступенька к духовной жизни?

— Мне кажется, нет. К сожалению, только редкие люди, которые дей­ствительно достигли духовных высот, могут сочетать эти две в общем­то несочетаемые вещи — творчество и духовную жизнь. Святой Иоанн Дамаскин был великим поэтом, но, когда он ушел в монастырь, первое его послушание было — чистить отхожие места, и он несколько лет этим занимался, и стихи не писал. А потом уже он писал акафисты. Кто­то из святых говорил: «Если хочешь спастись — уйди из города, в котором ты грешил». Поэтому первое желание человека творческой профессии, который начинает бороться за свою душу, — уйти, порвать, никогда не прикасаться. В моем случае было так: я какое­то время не работала, а потом меня духовник благословил снова вернуться в театр. И когда я его спросила, почему он меня снова туда направляет, он сказал, что мне это уже не опасно. Может быть, имея в виду, что тщеславие мое стало не таким жгучим. Но бороться с тщеславием можно всю жизнь.

Творчество — это такая благодатная почва для произрастания грехов, как никакая другая. Вокруг людей, которые занимаются творческим трудом, вьется много всякого рогатого народа, который внушает: это ты пишешь замечательную книжку, ты играешь гениально на сцене. Но если человек что­то творит не во славу Божию, а в свою славу — все, труба. Это страшный грех, это гордыня. Я по себе знаю — я забываюсь, принимаю похвалы, я не соображаю, что это мне дано, это не мое. И если я распоряжаюсь дарованным мне Богом не во славу Божию, а в свою собственную, то я за это буду ой как отвечать.

А то ведь можно и самому погибнуть, и других за собой увести. «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». А это и есть так называемые творцы. Я жила среди них, я знаю, какую безнравственную жизнь они себе разрешают, потому что они думают, что творец может себе все позволить, оправдываясь тем, что он невероятно важен и нужен, что он избранный. Поэтому я бежала от этого.

— А как же притча о закапывании талантов?

— Я понимаю так, что талант — это добродетели, духовные дары. Например, дан человеку дар любви — я видела таких людей. И человек может этот дар распространить на весь мир, а может ничего с ним не сделать, «закопать» его. А что такое «дар» лицедейский? Такого дара от Бога быть не может, потому что отец лжи — дьявол, а лицедейство — это ложь в самом прямом и изысканном виде. Если человек талантливый актер — и дары­то ведь дает Бог, не сатана, — значит, это какой­то дар от Бога, видоизмененный в дар лицедейский. Когда я спросила об этом у отца Владимира, он подумал и через несколько дней мне сказал: «Может быть, это дар проповеди?»

Я знаю за собой, что, когда я на сцене, я могу делать с залом практически все что угодно — люди плачут и смеются. И раз я заставляю людей так сильно мне сопереживать, наверное, через меня можно проводить хорошие идеи. Могу ли я заниматься проповедью Христа, будучи лицедейкой? Не могу. Но я много езжу по стране, меня приглашают на встречи с людьми, и бывают большие залы, где я могу просто говорить о Церкви. И я делюсь с людьми тем, что я знаю, чему я учусь в Церкви.

Это, конечно, такая слабенькая, женская проповедь, но она материнская, идущая от сердца. Играть на сцене я категорически больше ничего не могу, я уже давно не играю в театре, кроме одной антрепризы, потому что даже в классических текстах нет того, что бы мне хотелось сказать зрителю.

— А что за антреприза?

— Мой друг Владимир Салюк написал пьесу по дневникам Анны Григорьевны Сниткиной, жены Достоевского. Он же и поставил этот спектакль — «Сестры». Это такой опыт соединения актерской профессии с проповедью. Через образ Анны Григорьевны, нежно мною любимой, я пытаюсь сказать людям о том, какой должна быть женщина, что такое смирение, терпение, любовь. Слава Богу, что к старости лет наконец­то у меня есть этот материал. Я надеюсь, что этот спектакль будит у людей мысли о Церкви.

— Современному человеку, уже пришедшему в Церковь, бывает очень трудно отказаться от того, чем он жил раньше. И нужно ли от всего сразу отказываться?

— Отказаться от всего — это не для нас, это для избранных, для тех, кто всерьез занимается своим спасением. Нам это не грозит. Мы теплохладны и равнодушны и ко Христу, и к кресту, и друг к другу. Но мы на том и горим, что хотим успеть и там, и там. Нужно хотя бы один раз в жизни понять, что Господь ради меня пришел, ради меня все претерпел, чтобы я наследовал жизнь вечную, и что жизнь мне отпущена коротенькая. И либо я с Ним, либо я против Него. А интеллигенция все разводит бесконечные философские споры. Но мы же русские люди, у нас нет ничего, кроме Христа, и никогда ничего не было, кроме Него. Христос всегда держал нашу страну, Он ее ведет. И если вы не с Христом, тогда у вас нет корней, тогда у вас ничего нет, тогда зачем вы вообще живете в этой стране? Ее единственная суть и смысл — Православие. Это ее предназначение, задача, ее культура, фундамент. И если вы не стоите на этом камне, а бегаете вокруг него, вы погибнете. Вне Христа вы погибнете, потому что мир спасет красота Христа. А все остальное неважно, все остальное прилагается — всякие нацпроекты, деньги, машины, вообще жизнь человеческая. Все это тленно и уязвимо, сегодня есть, а завтра нет. А есть Христос, есть Церковь, где можно причащаться Его Тела и Крови, где можно наследовать жизнь вечную.

Мы все исполнены компромиссов, мы заражены грехом, грех пустил метастазы в нашем поколении благодаря предыдущим страшным четырем поколениям безбожия в нашей стране. Куда нам от всего отказаться! Нам бы хоть как­нибудь пристроиться, хотя бы одной ногой. Но начинать­то надо!

. №155(22318)
21.08.2008