Прощание с благодатным краем

Воспоминания старожила о том, как создание Рыбинского водохранилища отразилось на судьбах людей из затопляемых деревень
Книга нашего земляка Анатолия Белуничева «Деревня и ее жители», посвященная истории вологодской глубинки, вызвала немалый интерес у череповчан. Много откликов мы получили после публикации на страницах «Речи» очерка «Руко­творное море» — о создании Рыбинского водохранилища. Предлагаем вашему вниманию еще один отрывок из книги — воспоминание очевидца этого события, бакенщика Василия Дьяконенкова.

Родился я в селе Луковец Череповецкого уезда в 1925 году. Здесь прошло мое детство и юность. Семи лет пошел в начальную школу, которая находилась на другой стороне реки Суды в Успенской слободе. В учебные дни нас туда перевозили на лодках, они имелись в каждой состоятельной семье. Поэтому мы с малых лет умели владеть веслом. В селе большинство детей свое образование заканчивали начальной школой, кто побогаче продолжали учебу в городе, который находился от села в нескольких верстах. Места у нас здесь были прекрасные, такой красоты природы, пожалуй, больше я нигде не встречал за всю свою долгую прожитую жизнь. Полноводная и спокойная Суда, которая невдалеке впадает в не менее красивую Шексну. Заливные луга, ранней весной покрытые ковром самых разных цветов и трав. Сосновые боры по берегам, березовые рощи, ели, уходившие своими ветками высоко в небо. Даже болота имели свою неописуемую красоту, где осенью было много ягод клюквы, морошки, брусники, голубики, можжевельника. Лес и болота в версте от села изобиловали множеством грибов.

Село стояло на высоком холме и отсюда на восток были хорошо видны десятки деревень, высоко поднима­ющиеся над селами колокольни и купола храмов. В праздничные дни звон колоколов заливал округу гаммой самых разных звуков. Красоту наших мест словами не обрисовать — это нужно было видеть.

Наше село было больше рабочим, чем крестьянским. Все взрослое мужское население, да и подростки работали на лесозаводе или на лесобирже, где было занято более 600 человек. В наших местах земледелие не считалось основным занятием, оно, как и животноводство, было уделом женщин. От основного производства на сельхозработы мужики отвлекались разве что в период весеннего сева, сенокоса или уборки урожая, и то, нужно признать, урывками. Неудивительно, что хороших урожаев хлебов не собирали: рожь — сама 5, овес — сам 4. Не более высокими были результаты труда по животноводству. Конечно, нужно признать, что показатели труда в сельском хозяйстве были значительно более высокими у помещиков, которых здесь до революции было немало, да и земли они занимали более плодородные.

Вечными трудностями луковецких крестьян было обеспечение скота кормами, и в первую очередь — сеном. Выкашивали все неудобья, придорожные полосы, канавы, и каждый метр травы в лесу. За травой ездили на лодках за несколько километров. В колхозах сено выдавали по трудодням, подобного больше нигде не было.

Реки Суда и Шексна имели богатейшие рыбные запасы, но, несмотря на это, промысловым рыболовством в Луковце и Успенской слободе никто не занимался. Причина одна: никто не желал терять постоянную работу. Положение коренным образом изменилось, когда лесозавод резко сократил производство, и в селе появились свободные рабочие руки. Рыбный промысел получил развитие с созданием колхозов.

Для массового рыболовства кресть­яне не имели хороших снастей. Сети изготовляли из льняных ниток, кужи и вентеря плели из веток и корней ивняка. В детстве мы рыболовные крючки гнули из проволоки, на леску использовали конский волос.

В старые времена народ на рыбу не был жаден. Бывало, поймаешь с десяток окуньков и довольный бежишь домой — на уху хватит. Это уже больше моральная, чем материальная сторона.

Начало коллективизации я встретил семилетним пацаном и кое­что неплохо помню. То, что крестьян в колхоз загоняли, тоже помню, добровольность и энтузиазм были только на бумаге. Помню, как выселяли так называемых «кулаков». Слово­то придумали — кулак. Выселяемые, так называемые раскулаченные, народом не осуждались, им больше сочувствовали, но противиться этому процессу было нельзя — сам загремишь в ссылку вслед за ними.

При вступлении в колхоз рабочие лесозавода уходили с производства и лишались хорошей заработной платы. Выход был найден. Мужья оставались на лесозаводе, а в колхоз оформлялись их жены и даже дети.

В начале 30­х годов по деревням поползли слухи о том, что на Шексне планируется создание «моря». Мало кто им верил. Но нельзя было не заметить людей, ходящих группами и в одиночку по берегам реки, лесу и болотам и вооруженных какими­то мало для кого известными приборами и инструментами. Слухи о стройке начали подтверждаться, когда в лесу появились отряды заключенных и под охраной солдат начали строить бараки для жилья. Начался массовый лесоповал. Под топор пошли вековые сосны, ели и березовые рощи. Видя все это, народ плакал, но молчал. Число бараков с заключенными росло с каждым днем. Лес рубили по обоим берегам реки, но пока разговора о переселении, тем более каких либо указаний сверху не поступало. Первыми заговорили об этом по­явившиеся в деревнях и селах уполномоченные советской власти, которые в лекциях сообщали народу «о рукотворном море» и намечаемом в связи с этим переселением целого ряда сел и деревень.

Вырубка леса и кустарника, очистка дна будущего водохранилища происходила на моих глазах. Трагедией нашего народа было переселение. Люди, всю жизнь прожившие в благодатном крае, где жили и почили их предки, должны были покинуть эти места. Власти торопили, заманивали обещаниями и деньгами. Для устрашения присылали солдат, которые на глазах населения мощными бульдозерами стирали с лица земли все жилое, дома, сараи, бани, амбары, овины, церковные постройки. Сносили только что возведенные колхозные скотные дворы, конюшни, свинарники, овчарни.

Очистили от леса, могильных крестов и мраморных памятников кладбища. С повышением уровня воды их стало размывать и волны на своих гребнях понесли в море доски, бревна и гробы. Более жуткой картины никому не снилось даже во сне.

Анатолий Белуничев №143(22306)
05.08.2008