Экспонат губами не трогать

Где иконам лучше — в музее или храме? Свое мнение высказали священники, музейщики и искусствоведы
Казалось бы, в этом вопросе и дилеммы­то никакой нет. Место иконы в храме — сегодня, в период реставрации православной веры на Руси, это очевидный тезис. Впрочем, даже в столь возвышенные сферы проклятый быт вносит свои коррективы. Иконы, находящиеся в храмах и участвующие в церковных службах, сегодня входят в группу риска, поскольку в любой момент могут быть украдены. Да и условия хранения икон, особенно древних, далеки от идеальных. Вместе с тем в музее иконы перестают восприниматься как святыни, награждаются званием «экспоната» и получают инвентарный номер. И кроме классиче­ского «Экспонат руками не трогать», никаких запретов и правил.

Музей уже не раз подставлял плечо церкви в деле сохранения икон. Скажем, после революции 1917 года многие ценные иконы спаслись во многом благодаря тому, что из объектов культа были переименованы в произведения древнерусской живописи. Наиболее показательна история с обнаружением творений великого иконописца Андрея Рублева — иконы, написанные его рукой, были обнаружены учеными в дровяном сарае. Если бы не имя Рублева, их участь была бы незавидна — сгореть в печи, провести остатки дней столешницей или дверью в деревенском серванте.

Впрочем, некоторые православные философы и священнослужители и в этом видят промысел божий, утверждая, что Господу было угодно наградить иконы художественным совершенством и обратить на себя внимание искусствоведов, часто далеких от религии, дабы сохранить иконы для верующих. Как же быть с иконами сегодня — вернуть в храм, зачастую неохраняемый и не оборудованный необходимыми условиями для хранения, или оставить в безопасном, но насквозь светском музее?

Начнем с того, что иконы для музея и храма имеют разное значение и ценны по­разному. Музей интересуется доской, краской и мастерством художника, храм — заключенным в иконе божественным духом. Веру­ющий подобен тому, кто смотрит на фотографию родного человека и видит его живым, не обращая внимания на то, какого качества снимок и как фотограф выстроил экспозицию.

«Сложный вопрос — где иконам лучше, в музее или храме? — говорит заведующая Художественным музеем Нинель Бритвина (коллекция музея насчитывает около семисот икон). — Некоторые из икон нашего собрания были привезены из церквей, которых сегодня и не существует. Коллекция формировалась после революции, когда повсеместно разрушались храмы. Икона, если задаться целью вернуть ее в храм, скажем, новопостроенный, не может существовать вне иконостаса — очень трудоемко подгонять новый иконостас под одну уцелевшую икону. Именно благодаря музеям многие произведения иконописцев сохранились по сей день. В музее их охраняют и сохраняют. Все мы люди, и должны уметь договариваться. Если икона представляет бесспорные художественные достоинства и высоко оценена искусствоведами, думаю, она должна быть выставлена на всеобщее обозрение. В этом случае надо каждую такую икону рассматривать индивидуально и решать, насколько она важна и ценна для музея и храма. Думаю, всегда можно найти общие точки зрения и договариваться».

Входной билет в зал икон Художе­ственного музея стоит тридцать рублей. За «духовным хлебом» и советом в музей часто приходят верующие. «Воспринимать икону музейным экспонатом или духовной святыней, решает посетитель, — говорит Нинель Бритвина. — Одна из наших икон, которая привезена из Гориц, считается чудо­творной, и к ней нередко приходят помолиться. Мы этому не препятствуем. Работники Третьяков­ской галереи рассказывали мне, что у «Троицы» Андрея Рублева, которая находится в их залах, довольно часто молятся. Вы знаете, бывает даже так, что мы, сотрудники музея, в тяжелую минуту жизни идем помолиться к нашим иконам».

Сегодня пополнение собрания икон Художе­ственного музея происходит в основном за счет частных пожертвований. Однако далеко не все иконы, принесенные горожанами в музей, принимаются на хранение. Музейщики рассказывают, как тяжело подчас объяснить бескорыстному дарителю, что его икона художественной ценности не имеет, и уровню собрания, которое выставлялось во многих известнейших музеях мира, не соответствует. Жертвователь же в качестве доказательств обратного приводит совсем немузейные категории — когда, кого и от какой болезни икона исцелила и прочее.

«Если мы плюнули у себя дома, мы же потом туда и наступим»

Заведующий кафедрой теории и истории культуры ЧГУ, авторитетный искусствовед Алексей Новиков предлагает собственный вариант, как достичь компромисса между храмом и музеем.

«В отдаленных сельских храмах понимают, что сохранности икон обеспечить не могут, и борются с кражами по­своему. Знаю, в деревнях есть такое — староста хранит иконы у себя дома и приносит в церковь на время службы. Место иконы в храме, но это, что называется, в идеале. Реальность наша такова, что в сельских храмах сохранить иконы сложно — их нередко заменяют на современные, чтобы не искушать людей. Я думаю, это не худший выход — да, в иконах, написанных сегодня, а не пятьсот лет назад, нет той вековой намоленности, но и они — святыни».

— Попадая в музейное пространство, не теряет ли икона святости? Став музеями, многие православные святыни перестали быть таковыми — скажем, в тот же Кирилло­Белозерский монастырь сегодня многие входят не перекрестившись и не сняв голов­ных уборов, громко разговаривают, курят, матерятся, сплевывают…

— Святости икона не теряет, я в этом уверен. Святость мы создаем себе сами, и только сами можем ее ощущать, если того захотим. Кто плюет в храме и музее, плюет в своем подъезде, квартире. От того, что мы так делаем, святыня не перестает быть святыней. Мы просто не умеем к ней относиться, за что, конечно, получим расплату. Если мы плюнули у себя дома, мы же потом туда и наступим.

Духовник Горицкого монастыря, ученый­богослов, писатель Алексей Мокиевский об обсуждаемой дилемме в течение нескольких лет думал и, кажется, ответ нашел. Но на вопрос, где найти средства, чтобы претворить в жизнь замысел, ответа нет.

— С одной стороны, безусловно, икона не мыслима без молитвы перед ней. С другой — некоторые из образов не просто почитаемы, а стали национальным достоянием, предметами высокой ценности, в том числе и в денежном выражении. С одной стороны, в музейных стенах нет возможности читать молитвы, возжигать свечи перед святыми ликами, лобызать и прикладываться к ним. С другой — нередко, будучи собственностью деревенского прихода, за неимением средств древний иконописный памятник бездарно погибает без консервационных и реставрационных работ. У нас ведь, сами знаете, среднего не дано — или — или. Однако современная жизнь дает нам пример удачных компромиссов. Я имею в виду образ Владимирской Богоматери. В Третьяковской галерее в Москве есть домовая церковь. И там в особых условиях в контейнере­киоте со своим микроклиматом, под неусыпным контролем музейщиков выставлена на поклонение икона. Нечто подобное в Тихвинском монастыре с образом Тихвинской Богоматери, с той лишь разницей, что в первом случае собственник иконы — музей, а во втором — церковь. И хорошо, и ладно. Хочешь молиться — пожалуйста, хранить и реставрировать — на здоровье.

Лауреат Государственной премии режиссер Дмитрий Чернецов прославился, без преувеличения, на весь свет благодаря своему документальному фильму «Дионисий». Не один месяц провел он в ферапонтовском храме, который одновременно музей. Работая над фильмом, пытался учесть интересы и чувства и любителей искусства, и верующих. Необходимо было снять святые лики, написанные рукой великого Дионисия, так, чтобы зритель одновременно ощутил мастерство художника и божественную суть его фресок.

— Ваш фильм «Дионисий» во многом получился из­за того, что фрески находились внутри церкви — особая аура ощущается и через кинопленку. Если снимать иконы в музее, такого эффекта не получится.

— Думаю, получился бы другой фильм. Икона сама по себе невероятно интересна и содержит сюжет.

— Была ли у вас система, как снимать икону, как показывать святой лик?

— Подход был обыкновенный кинематографический. Как человека снимаю, как картину снимаю, так и икону. Впрочем, были нарекания от иконописцев и простых верующих — говорили, что многого я не должен был делать. Например, «обрезать голову» — то есть показывать лицо святого без нимба, брать крупным планом глаза. Я оправдывался тем, что у кино свой язык, свои правила.

А у церкви свои. И у музея свои.

Сергей Виноградов № №67(22230)
Газета "Речь" от 14.04.2008