Говорит деревня

«Вы где родились? В Череповце? Мне вас жаль. Я­то в Москве, себя мне еще больше жаль». Джанна Тутунджан, знаменитая на всю страну вологодская художница, всю жизнь писавшая людей, живущих «не на асфальте», открыла первую персональную выставку в Череповце.
Пожалев корреспондента «Речи» за «асфальтовое» рождение, Джанна Таджатовна вспомнила о своем первом посещении Череповца. Тут уж о жалости не могло быть и речи. «В молодости я приезжала к вам на домну, живала подолгу, рисовала, — рассказывает она. — Я была совершенно покорена работой металлургов, знала многих. Сидела с утра до вечера в цехах, так что меня хотели в бригаду записать». Писать торсы заводских Аполлонов лет сорок назад было невероятно модным и хорошо оплачиваемым делом, однако Джанна Тутунджан жанром агитлубка никогда не увлекалась. Героев ее картин и рисунков не увидишь в картинном рабочем надломе, с серпом или молотом в руках. «На моих изображениях они обычно ничего не делают, сидят и разговаривают со мной. Но сразу видно, что эти люди знают, что такое работа», — говорит Джанна Таджатовна. Наблюдая за металлургами, ходила за ними повсюду, в душ («когда я появлялась в душе, девчонки визжали — я ведь в мужском по заводу ходила») и в столовую: «Тогда было очевидно, что большинство рабочих завода — родом из деревни. Это было особенно заметно во время еды по тому, как они хлеб держат. Бережно, даже нежно, будто восклицательный знак из ладони торчит».

Деревня вошла в жизнь художницы несколько позже, но зато плотно и навсегда. Коренная москвичка, выпускница Суриковского института с напророченным профессорами блестящим будущим приехала в Вологду на родину мужа, художника Николая Баскакова, еще в 1959­м. Во время поездок по области супруги присмотрели себе деревенский дом на берегу реки Сухоны, и с тех пор деревня Сергиевская, затерянная в лесах Тарногского района, стала источником тем и образов. В этих местах неизлечимо заболела… северной природой, здешними людьми, вологодским говором и образным языком. Язык односельчан был настолько выпуклый, что так и просился в картину. Казалось, не отобразить на бумаге то, как и что человек говорит. Выход Джанна Тутунджан нашла весьма оригинальный — стала записывать диалоги, которые вела с «натурщиком» во время рисования, и включать их в работы. Говорили о жизни, о заботах, о семье и труде. За двумя­тремя фразами ощущалась судьба реального человека. За этот крик с листа бумаги Джанне Таджатовне серьезно попадало. «В Ленинграде была моя выставка, лет двадцать пять назад. На рисунке старуха изображена, спрашивает меня: «И у вас в Вологде мяса нет? И не будет». Разве они могли это пропустить?»

Специальности нынешние, модные, к карандашу Джанну Тутунджан отчего­то не зовут. Проникнуть в душевные глубины офис­менеджера или рекламного агента желания не возникает. «Вы понимаете, я их совсем не знаю, — говорит художница. — Я не хочу, чтобы думали, будто я всю жизнь пела гимны старой жизни. Я хочу, чтобы народ русский, молодежь, старики, среднее поколение, не отрывались от того, что у нас было хорошего. А хорошего было очень много, нельзя, чтобы это ушло».

Сергей Виноградов №214(22129)
12.11.2007