Точка опоры

Без такого госзаказа модернизация останется уделом отдельных энтузиастов, считает генеральный директор ОАО «Череповецкий литейно­механический завод» Владимир Боглаев. Сейчас много внимания в российской прессе уделяется темам модернизации страны и поиска инновационных путей развития. Не обойдем эту тему и мы. Для того, чтобы беседа была более предметна, постараемся провести ее в рамках анализа успешно развива­ющегося и работающего в Вологодской области предприятия.
Читателям нашего региона, наверное, сегодня нет необходимости рассказывать о Череповецком литейно­механическом заводе. Вот уже почти 60 лет это среднее по размерам предприятие, при всех изменениях внешних обстоятельств остается не просто эффективным, но находит такие пути развития, которые как никакие другие можно — в тему сегодняшнего дня — назвать словом «инновационные». За это время завод семь раз полностью менял номенклатуру производимой продукции. Неизменными оставались только преемственность поколений и наличие трех основных промышленных переделов: литейного, сварочно­заготовительного и механосборочного (машиностроительного). Прокатившийся по стране, да и по всему миру, кризис несколько снизил темпы роста завода, но не смог повлиять ни на его финансовую устойчивость, ни на по­стоянное стремление к модернизации. Несмотря ни на что — 15 % от годового размера выручки (как и в тучные годы) ОАО «ЧЛМЗ» потратило на развитие своих производственных мощностей. Более того, предприятие подошло к этим испытаниям, четко представляя себе план действий в этой непростой ситуации. За короткий срок ЧЛМЗ удалось освоить новые технологии, сформировав интернациональный коллектив профессионалов, стать одним из отечественных лидеров в производ­стве центробежнолитых труб и трубных заготовок из хромоникелевых сталей и сплавов для крупнейших металлургических, химических, горнорудных, авиационных и машиностроительных предприятий России, стран СНГ и дальнего зарубежья.
В последнее время на череповецком заводе активно развивается новое машиностроительное направление. В декабре 2009 года был организован цех сборки тракторов и специальной техники, и уже с начала этого года на предприятии производят целый ряд моделей дорожно­строительной техники с использованием белорусских ноу­хау. Сертифицированы российский экскаватор­погрузчик, цепной экскаватор, шнекороторный снегоочиститель. Заканчиваются работы по запуску производства кран­манипулятора, техники для раз­дельной рулонной уборки льна, машины для заготовки, хранения и раздачи кормов, машины для внесения удобрений и другой сельскохозяйственной техники. Многие из данных изделий созданы на базе тракторов производства Минского тракторного завода. Поэтому не случайно в марте 2010 года было подписано лицензионное соглашение о производ­стве на площадях ОАО «ЧЛМЗ» тракторов марки «Беларус 92.П». Это последняя и очень перспективная разработка белорусских тракторостроителей. Достаточно сказать, что до ЧЛМЗ не было ни одного случая передачи белорусами технологии и права сборки этой по­настоящему инновационной модели трактора будущего.
Успехи ЧЛМЗ последних десяти лет являются заслугой всего коллектива, но, говоря о производственных победах завода, нельзя не упомянуть о фигуре его нынешнего генерального директора Владимира Боглаева.
В период «нулевых» Владимир Боглаев был молодым, подающим надежды и находящимся в кадровом резерве белорусского Минпрома менеджером. В должности финансового директора ПО «БелАЗ» он стал автором финансовой части крупнейшего по тем временам инвестиционного проекта реконструкции этого производственного объединения. Масштаб и важность для Республики Беларусь модернизации одного из крупнейших предприятий страны будут понятны, если сказать, что по итогам реализации этого проекта тогдашний генеральный директор производственного объединения Павел Мариев (кстати, уроженец Ярославской области) стал вторым в истории страны Героем Беларуси. Получив бесценный практический опыт, Владимир Боглаев отправился в соседнюю Россию, где активно занимался коммерческими и инвестиционными проектами — от Кольского полуострова до Приморья.
Именно успешный опыт специалиста в осуществлении инвестиционных проектов и стал главной причиной, по которой именно с Владимиром Николаевичем мы решили побеседовать о модернизации и инновациях в современной России.
— Владимир Николаевич, скажите, почувствовали ли вы разницу между тем, что вам приходилось делать в Белоруссии, и тем, какие задачи перед вами ставились тут?
— Безусловно. Проекты в России значительно отличались от того, чем я занимался в Республике Беларусь, как по целям, так и по мотивации к работе. В России — стране, уверенно вставшей на путь деиндустриализации, — основной спрос был на бизнес­планы с максимальной скоростью оборота и высокой валовой прибылью — то есть в торговле, в том числе и основными фондами промышленных предприятий. Промышленность не могла конкурировать по рентабельности вложенного рубля с предприятиями торговли, финансовыми структурами и фондовыми спекуляциями. Так как проектов предлагалось множество и едва закончив один, тут же приходилось приступать к следующему, то иллюзии по поводу вектора развития России в тот период у меня рассеялись с самого начала. Но определенное мировоззрение, сформированное в рамках моего становления как промышленного финансиста в Республике Беларусь, заставляло искать проекты именно в области развития производства. Даже занимая руководящие посты в крупных торговых сетях с центральными офисами в Москве, часто принимал предложения о переходе на иногда встречавшиеся «провинциальные» проекты, связанные с подъемом и развитием производственных предприятий, хотя оплата там, как правило, была значительно ниже. Причастность к производству добавленной стоимости мотивирует меня намного сильнее, чем причастность к ее «перераспределению». Так, в общем­то, и в Череповец попал…
4 «глупых» вопроса о модернизации.
— Но сейчас на самом верху много говорят о модернизации и инновационном развитии России. Вы же не можете отрицать, что сегодня появилась политическая воля, направленная на возрождение в России наукоемких производств?
— Я не буду отрицать, что сегодня об этом много говорят. Но как проектному руководителю, имеющему некоторый опыт, хотелось бы уточнить детали этого проекта модернизации. Для начала несколько «глупых» во­просов:
1. А зачем нам вообще нужна модернизация?
2. Кому из «нас» она нужна?
3. Что такое инновации?
4. Кто будет платить за организацию наукоемких производств?
Какими бы очевидными ни казались на первый взгляд ответы на эти вопросы, от них будет зависеть успех или неудача в этом очередном государственном проекте.
— Интрига уже есть. Ну что ж, а как на эти вопросы ответили бы вы сами?
— Итак, зачем нам нужна модернизация? Это совсем не дешевое удовольствие — построить новые и модернизировать старые производства. Ради чего необходимо отвлекать на это огромные средства? Может быть, лучше, учитывая декларируемую социальную ориентацию нашего государства, направить эти средства на увеличение пенсий и зарплат учителям и врачам? Совсем неплохо живут в Арабских Эмиратах. Качают нефть и поднимают уровень жизни своего населения. Так в чем же дело? Нам­то зачем эти инновации? Понятно, что сама по себе модернизация не является целью. Это лишь одно, правда очень важное, мероприятие (подцель), которое необходимо для достижения цели более высокого уровня. И вот здесь загвоздка. Любого нормального специалиста в области управления проектами должно насторожить обилие лозунгов по развитию инноваций и отсутствие хоть каких­то действующих механизмов, позволяющих говорить о том, что мы всерьез собираемся строить инновационную экономику. Я отдал значительное время поиску в программных документах разных партий, как правящих, так и оппозиционных, но не смог нигде прочесть, какую же цель ставит перед собой страна, как в текущем моменте, так и в долгосрочной перспективе. Может, в этом все и дело? Раз нет цели, ради которой необходима эта самая модернизация российской элите, то и реальных действий от нее в этом направлении мы не видим?
— А сами вы могли бы сформулировать эту главную цель?
— Я для себя ее давно сформулировал. И работаю в этом направлении, даже жертвуя где­то эффективностью родного предприятия. Исходя из моих представлений о том, какие очевидные угрозы и риски нависли над нашей страной (те или иные угрозы есть у любого государства), я бы предложил такую формулировку:
«Для обеспечения в долгосрочной перспективе высокого уровня жизни населяющих Россию народов необходимо защитить доставшиеся нам по праву рождения огромные богатства нашей страны. Для чего в текущем моменте в приоритетном порядке использовать часть этих богатств для создания соответствующей армии и мощной военной инфраструктуры. Это позволит нам сохранить лидирующие позиции в науке и технике и обеспечит привлекательность России как центра экономического объединения стран с максимально большой численностью населения».
Логика проста. Мне и раньше приходилось на страницах печатных изданий ее обосновывать, поэтому обо­значу только тезисы прежних доводов. Военная машина, без которой, как ни крути, России в обозримой перспективе не обойтись, критически нуждается в качественной модернизации. Она же — традиционный заказчик и потребитель любых инноваций. Почти все технологии двойного назначения, попадая в коммерческий гражданский сектор, стимулируют общий технологический и экономический подъем, заодно удешевляя армейские закупки. Правда, для окупаемости научных проектов нужен достаточно емкий рынок. Хотя бы в масштабах СНГ. Такое понимание, кажется, есть, свидетельством чему — создание Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана.
Но тут из телевизионных новостей я узнаю, что российское Министер­ство обороны отказывается делать заказы на отечественных предприятиях ВПК. Причина — низкое качество продукции и несоответствие возможностей российской техники сегодняшним требованиям. В целях поддержания на приемлемом уровне технической оснащенности Российской армии предлагается срочно обеспечить заказами на военную технику предприятия стран вероятного противника. Казалось бы, такая информация — на грани государственной измены — может дать повод обеспечить финансирование соответствующих правительственных программ, осуществление которых и ученых своих поддержит, и производственные мощности соответствующих заводов поможет обновить в соответствии с требованиями дня. Нельзя же в самом деле допустить, чтобы доходы от продажи нашей нефти шли на развитие чужой науки и чужих инновационных технологий! Но вместо этого по российскому новостному каналу целых полчаса руководитель РосНано рассказывал о последних производственных достижениях этой крупнейшей государственной корпорации в Татарстане. Там запускается завод, который будет выпускать по нанотехнологиям пленку для упаковки продуктов. Я не против длительного хранения «кириешек», но на фоне закупок импортной военной техники такие отчеты об успехах наших «инноваторов», как мне кажется, дискредитируют саму идею модернизации страны.
Кому это нужно? Нет ответа…
— Чтобы найти точку опоры в этих несоответствиях телевидения и реальной жизни, надо понять, а кому в стране из тех, кто способен запустить процессы модернизации, она нужна? То бишь найти ответ на второй во­прос. Агитировать бизнес за развитие очень наивно. Если выгодно, то и без агитации все будет, если нет — то хоть каждый день собирай бизнес­элиту на разговоры. А ведь для возрождения могущества России трудовой потенциал страны должен быть направлен на создание добавленной стоимости в сфере промышленного производства. Огромное количество промышленных мощностей стра­­­­­­ны, на которых создавалась львиная доля конкурентоспособных высоко­технологичных продуктов, оказались обескровлены перетоком трудового ресурса в бесполезный офисный планктон. Пока работник, сидящий в конторе, будет получать в разы больше, чем инженер новых технологий, сложно будет организовать рост этих самых технологий.
— За что вы так не любите офисных работников, Владимир Николаевич?
— Постараюсь быть наглядным. Офисных работников в крупных городах, мне кажется, зря называют офисным планктоном. Планктон является питательной средой и помогает развиваться более сложным формам жизни. В нашем случае правильно было бы назвать эту постоянно утолщающуюся социальную прослойку офисным сорняком, который, как паразит, высасывает последние жизненные соки из более развитых форм создания добавленной стоимости. При этом еще и крайне критически отзывается о состоянии того организма, на котором паразитирует. По большому счету, вся эта торгово­финансовая братия просто получает очень достойное содержание за то, что эффективно способствует перегонке наших природных богатств через свои оффшоры за рубеж, обеспечивая взамен сбыт на нашей территории продукции стран­конкурентов. Это устраивает и «испанцев» которым этих бус не жалко, и «индейцев», которые этих бус не видели раньше, и особенно посредников, которые организовали обмен «золота» на «бусы», да еще и сами распределяют и то и другое. Я никого не хочу обидеть, но если мы ищем ответы, то надо определить причины и понимать последствия. Если на первый вопрос — о том, зачем нужна России модернизация, — я хотя бы предложил свою версию ответа, то на второй — кому она нужна? — у меня ответа нет. Всем и так хорошо. И тем, кто грабит (им золото!), и тем, кого грабят (им бусы!!), и тем, кто наблюдает и не вмешивается (им и золото, и бусы!!!).
— Нам знаком ваш стиль провокационных ответов, но мы также знаем, что вы, Владимир Николаевич, такие неоднозначные высказывания потом и обосновываете.
— Ну что ж, зададимся вопросом: те, кому нужна модернизация, и те, кто реально может влиять на ее осуществление, — это одни и те же люди? Или разные? Вопрос не праздный. Если предположить, что правительство взяло курс на инновационное развитие, то должны быть четко обозначены различные мотивационные механизмы, которые заставят бизнес вкладывать средства в это самое развитие. Анализ финансовой системы России показывает, что она настроена на максимальное поощрение сырьевых отраслей и самых простых первых переделов. Там высокая скорость оборота оборотных средств, и даже при не очень высокой рентабельности одного оборота доходность этих бизнесов очень высока. Они легко переживут общенациональное повышение налоговой нагрузки, в частности на фонд оплаты труда, так как доля зарплаты в начальных переделах невелика. А вот те предприятия, на которых производится более сложный продукт следующих переделов, просто будут раздавлены, в том числе из­за своей неконкурентоспособности на рынке труда.
— Можете доказать?
— Не хотелось бы в этом диалоге приводить даже простые расчеты. Воспользуюсь советом нашего президента больше работать с компьютером и сошлюсь на наше интернет­сообщество. Среди значительного количества обсуждений самых разных тем мне особенно импонировала своей доходчивостью для простого обывателя запись в живом журнале некого GAVAGAY под названием «весело о налогах». В этом весьма любопытном блоге для тех, кто хочет понять, почему буксуют в стране процессы модернизации, он ссылается на работу коллеги по сети martyshin в Livejournal. После очень понятных и простых расчетов он на примере подводит читателя к очевидно следующим из его расчетов выводам.
Вывод 1:
При росте сырьевой составляющей воронка налогов сужается, при росте зарплатной составляющей — расширяется, поглощая смысл существования бизнеса. Действующая налоговая система покровительствует переработке сырья малой глубины и убивает глубокую, требующую квалифицированных высокооплачиваемых кадров переработку.
Вывод 2:
Когда в начале века устанавливался новый режим «бюрократизм» (у нас — жестко в 1917­м, в Штатах — менее жестко в период Великой депрессии), рвущиеся к власти профессиональные управленцы кричали о том, что разберутся с несправедливостью, перераспределив ресурсы от богатых зажравшихся капиталистов в пользу угнетенного рабочего класса. Расчеты показывают, что сейчас перераспределяют как раз налоги, полученные в первую очередь от рабочего класса. Внутреннее противоречие современной бюрократической системы в том, что обещалось одно, а выполняется другое.
Вывод 3:
Когда официальные статистики считают макроэкономические показатели, то их публикуют в рублях. Как вы думаете, уровень жизни, культура производства и качество ВВП где отражены?
Если наши делают 1 млн долларов на отгрузке 1000 тонн речного песка на экспорт, а буржуи делают тот же 1 млн долларов на производстве из 10 кг речного песка 300 процессоров для компа, то сравнимы ли наши ВВП? Может, неспроста при тов. Сталине в первые пятилетки считали в натуральных показателях? Тонны на количество жителей, километры дорог на кол­во жителей и т. п.
Вывод 4:
Низкие зарплаты — прямое след­ствие налоговой политики государства. Следствие из этой системы — бегство умов, способных создавать технологии глубокой переработки.
На самом деле я привел значительно более сглаженную редакцию выводов этого блогера, но когда смотришь его абсолютно убийственно понятные и очевидные расчеты — будучи русским человеком, тоже хочется перейти на тот язык.
Не нужно правительству,не нужно бизнесу
— Вы согласны с такими выводами?
— Надо понимать, что блогеры многие свои высказывания эмоционально усиливают для «доходчивости»; но имея бухгалтерские дипломы, как наши, так и английские, я не нашел пробелов в обосновании этих выводов, поэтому принципиально — да! Отсюда на вопрос: нужна ли модернизация правительству страны? — у меня, исходя из анализа действующей в государстве системы распределения валового национального продукта, получился парадоксальный ответ — нет… Иначе бы грамотные специалисты давно что­нибудь поменяли в налоговой системе. В жизни же все с точностью до наоборот: в рамках пенсионной реформы планируется существенное повышение отчислений с фонда оплаты труда, что вобьет последний гвоздь в крышку гроба обрабатывающей промышленности страны, но никак не отразится на положении дел у «сырьевиков», которые просто переложат эти расходы на население, а тем более на положении столичных «офисников», более половины которых умудряются безбедно жить в Москве, официально получая зарплату в размере прожиточного минимума.
— Но ведь бизнесу жизненно важно модернизироваться! Бизнесмены как раз и должны стать локомотивами инновационного развития. Иначе им не выжить. Это же прописная истина!
— Как раз наоборот. И в обоснование этого, кроме только что приведенных ссылок на действующую систему налогообложения, еще раз отмечу: для инвестора доходность сырьевого сегмента в разы выше, чем, например, машиностроительного — даже при одинаковой рентабельности продуктов. В этом смысле наш завод можно рассматривать как своего рода «мини­полигон» промышленной зкономики России. Итак, аксиома: чем ближе к сырью, тем выше оборачиваемость средств. Мы тоже поднимались в рентабельности именно на литейном переделе. Для бизнеса он интересен своей высокой оборачиваемостью средств. Входящие ресурсы здесь всегда одни и те же, вне зависимости от того, что я делаю на выходе. При любом заказе на складе обеспечения у меня должен быть один и тот же материал. А вот машиностроение имеет принципиально другую структуру оборачиваемости. Она здесь ниже примерно в пять раз, чем в литейном переделе: многочисленная номенклатура складских запасов и рост незавершенного производства за счет значительно более высокого количества технологических операций, да и времени самих операций — это объективная неизбежность. Не случайно с ростом доли продукции машиностроения на нашем предприятии рентабельность реализации снижается. Оборачиваемость! Какая оборачиваемость на автозаводах? Как правило, от 300 дней. В тяжелом машиностроении — от 450 дней, а производственный цикл сборки самолета или корабля занимает несколько лет! Не случайно в СССР расчетный срок амортизации оборудования для подобных производств составлял от8 до 20 лет и более! И он же соответ­ствовал сроку окупаемости, при почти нулевой кредитной ставке! Сегодня заниматься подобной модернизацией при кредитах стоимостью от 15 и выше процентов — очень рисковый бизнес. Рачительному хозяину проще положить эти деньги в банк под 10 — 12 % в год и не заморачивать себе голову. Биться в бизнесе (при том что любой нормальный инвестор оценивает риски) можно только тогда, когда вы получаете раза в полтора (не ниже) больше, чем дает депозит в банке. Иначе за что биться­то? Вот никто особо и не бьется. А если сюда добавить, что оборачиваемость оборотных средств в торговле, сырьевых отраслях и производствах начального передела от 30 дней, то желающих заниматься инновациями мы точно не найдем.
— Страна постепенно теряет свою традиционную технологическую базу: производство агрегатов и прочих комплектующих. Отверточная сборка пришла уже и в авиацию. Последняя российская «гордость» — SuperJet оснащается американской авионикой и французскими двигателями. Отечественные тяжелые грузовики ездят на немецких танковых двигателях… Мы ругаем наш автопром. А я вспоминаю Олимпиаду, которую мы только что «профукали». Чиновники изумляются: где же наши достижения в большом спорте?! А от кого сегодня требовать побед в спорте, если мальчишки не играют больше в «Золотую шайбу» или в «Кожаный мяч»? Авиастроение, космос — это наши «олимпийские чемпионы». Когда в стране не будет машиностроения, исчезновение этих чемпионов — лишь вопрос времени. Или надо окончательно переходить на отверточную сборку в космосе и в авиации. Чудес не бывает — если в стране не будут ездить наши российские «ВАЗы», значит, не будет собственных самолетов и всего остального. Поэтому не случайно в выросшем в два раза за кризисный год списке российских миллиардеров вы увидите только тех, кто близко к добыче и первичной переработке сырья, да торгово­строительных спекулянтов. И зачем им тратиться на модернизацию? Те же нефтяники даже современных НПЗ не строят! Это, конечно, выгодно, но не так сильно, как делать бензин на старых заводах. Да и металл в стране выпускают все «слябистее» и «слябистее», и пускай тонны выплавки никого не вводят в заблуждение.
— Так, может, все­таки предложите версию ответа на ваш же второй вопрос?
— Если предположить, что правительство страны заинтересовано в диверсификации российской промышленности с целью обеспечения процветания народов, населяющих Россию, то оно и должно, по идее, выступать как представитель заинтересованной стороны. Но из выше­сказанного ответ получается неприятный:
по фактическому состоянию дел видно, что те, от кого дей­ствительно зависят процессы модернизации в стране, реальных действий, направленных на инновационное развитие России пока не предпринимают.
— Хочется, кстати, спросить: вы считаете, что именно отверточная сборка — это будущее нашего автомобилестроения?
— Отверточная сборка в России — это не будущее нашего автомобилестроения, а его настоящее. Чтобы сделать машину, необходимо много чего входящего в нее. Это двигатели, которых мы уже почти не делаем. Это трансмиссии и гидравлика, которые мы не развиваем. Это огромное число производителей сложной и не очень комплектации, которые просто умирают. Когда год назад к нам в Череповец приезжала большая чешская делегация, один из вопросов, которые они пытались решить, был связан с локализацией сборочного производства «Шкода» в России. Чтобы выполнить условия входа на российский рынок, необходимо за пять лет до 30 % стоимости изделия производить у нас. Так вот, дальше разговоров о производстве «пружинок» и пошива чехлов на сиденья разговор не заходил. Ни наши подшипники, ни тем более что­то более сложное их не интересовало. Мы вот разговариваем о высоких технологиях, а не делаем уже даже то, что делает весь мир. Не делаем. И если так пойдет дальше, делать ничего не будем.
— Так мы плавно перейдем к ответу на вопрос: что же такое инновации? Учитывая, сколько времени в стране об этом говорят, хотят стимулировать, выделяют и даже осваивают немалые суммы, — наверное, уже должно было сложиться некое более­менее четкое определение этого термина. Но его, в общем­то, до сих пор, как ни странно, нет. Надо определиться с понятиями: что такое «модернизация» и что такое «инновационный продукт». Будет ли инновационным продукт, новый для области, но уже существующий и в мире, и в соседних российских областях? Будет ли модернизацией реконструкция станка, которому уже 70 лет? Ответ на этот вопрос не очевиден. Так, китайцы едва ли не всю Ижору с «Уралмашем» вывезли к себе по цене металлолома, и теперь они, «модернизированные», делают то, что мы уже не можем. Например, «немецкое» оборудование для «уникального» стана «5000», который торжественно запускали на Магнитке в присутствии В.В.Путина.
Или пример нашего завода: какие­то продукты производства ЧЛМЗ уникальны для страны. К примеру, плети для нефтехимических заводов — самый инновационный продукт для предприятия. В основе этих сложных агрегатов — трубы из центробежнолитой сложнолегированной заготовки из спецстали. Чтобы сделать такую трубу, сначала нужно вылить по специальной технологии заготовку трубы с четко заданным химическим составом. Потом черед сложной механической обработки — равномерной расточки трубы с определенной чистотой. Затем нужно изготовить соединительные фитинги и колена. И наконец, сварить все это между собой сваркой по специальной технологии. Каждую из перечисленных операций в России способны выполнить лишь одно­два предприятия. И только ОАО «ЧЛМЗ» может сделать все в комплексе. Для нашей страны это инновация. Но в мире (в Германии и Японии) есть предприятия, которые делают этот продукт уже давно.
(Кстати, года четыре назад Боглаев пытался договориться о совместном производ­стве с Schmidt + Clemens Group. Немцы едва не вертели пальцем у виска: мы монополисты, а вы, мол, с вашими рабочими никогда не сможете этого сделать… Но ведь сделали! Правда, к металлургам из Челябинска, Молдавии и Рыбинска Боглаеву пришлось привезти в Череповец на помощь специалистов по сварке и механической обработке из Белоруссии. Директор гордится такой победой, хотя и признает, что это не совсем экономически оправданный проект — слишком многое делалось на энтузиазме. Вкладывать деньги в инновации — дело хорошее, но даже этот, по­настоящему инновационный, продукт, востребованный нашиминефтехимическими гигантами, имеет очень длительный срок окупаемости. — авт.)
Именно по этой причине я не хотел бы однозначно записывать наш завод в «инноваторские» — немцы и японцы будут смеяться. А так в России каждый, исходя из собственных целей, легко называет себя новатором и производит носки с использованием «нанотехнологий». Без четкого определения, что мы подразумеваем под термином «инновации», мы скоро будем изучать другой термин — «профанация».
Итак — на третий вопрос у меня ответа нет. Но как вариант, я бы начал со стимулирования промышленности не с условной и никому не понятной степенью новаторства, а предприятий, далеких от «сырья», идущих со своей продукцией на экспорт и занимающихся освоением импортозамещающего продукта. Здесь давно все формулировки понятны и очки втирать будет сложнее…
— Ну и вопрос четвертый: кто будет платить за организацию наукоемких производств?
— Платить может лишь тот, у кого есть деньги. Ресурс есть у государ­ства. Это раз. Деньги есть у сырьевых магнатов — это два. Правда, последние их берегут в оффшорах, на тот случай, если государство вздумает заняться перераспределением, ущемляющим «законные права собственников», — чтобы быстро показать, кто в доме хозяин. Несколько удивляет тот факт, что государство об этом знает, но не мешает бизнесу гнать потоком деньги в оффшоры и дальше.
Для поиска ответа и предложения своей его редакции я бы сначала все­таки разделил бизнес в России по принципу создания добавленной стоимости. Мне очевидно, что система управления сырьевыми производствами является поневоле антироссийской. А сама промышленность низких переделов является главным могильщиком нашего машиностроения — в текущем моменте, авиапромышленности и космической отрасли — в перспективе.
— Такое высказывание вы просто обязаны обосновать!
— Как раз это сделать совсем несложно. В СССР работало огромное количество агрегатных заводов, которые в длинной производственной цепочке создания продукции высокого передела (машиностроения, судостроения, авиастроения, космиче­ской промышлен­ности и, конечно же, оборонки) совместно создавали продукт, задей­ствуя в производстве огромное количество оборудования и специальной оснастки, которая порой стоила дороже станков и определяла уровень технологии. Когда все стоящие на вершине сборочной пирамиды предприятия были нокаутированы в перестроечные годы, образовался огромный избыточный и уже никому не нужный в России ресурс в виде производственных мощностей (в первую очередь обрабатывающих). А к ним вдобавок — миллионы высококвалифицированных специалистов, которые остались не у дел и всеми возможными путями старались выжить в то время. Они брались за любую работу, которая могла бы дать хоть какую­то копейку на хлеб. Согласно законам рынка — избыточное предложение обвалило цену на такую работу. А так как единственным платежеспособным заказчиком в стране остались только сырьевые отрасли, то они не стеснялись в понижении цены своим поставщикам, буквально выламывая им руки. Кто­то умирал сразу, продавая уникальное оборудование по цене металлолома за рубеж (прежде всего в Китай) и обеспечивая своей смертью недорогое развитие и становление китайского тяжелого машиностроения. Кто­то — как правило, более мелкие обрабатывающие предприятия — за счет не таких высоких косвенных издержек необходимых на самоподдержание, продолжал выпускать и продавать продукцию. Но цена этой продукции едва покрывала прямые расходы и, конечно же, не включала в себя амортизационные отчисления, необходимые для воспроизводства производственных мощностей и их модернизации. За двадцать лет нераспроданное оборудование тех времен было «убито» окончательно. А нищие инженеры­машино­самолето­выскопередело­строители ушли на пенсию, не подготовив какой­либо смены. Молодых людей, желающих занять их не завидные места, было не много: кто не стал экономистом­менеджером (столичным сорняком), те ушли в нефтянку, энергетику и в металлурги — хоть какая­то добавленная стоимость…
— Вы не утрируете?
— Нисколько. Я действительно работал во многих проектах выживания промплощадок в России. Везде одно и то же, а значит, это системная проблема. На моей памяти есть проект, когда крупный металлургический комбинат был разбит на части. В оставленном действующем предприятии плавили оборудование «законсервированных». Полученная арматура шла в Китай. За копейки. Наше ОАО «ЧЛМЗ» за последние годы превратилось в мини­завод тяжелого машиностроения. Мы для себя выкупали оставшиеся в стране тяжелые станки, занимая оставшиеся крохи рынка данного передела. Везде единственным конкурентом при покупке этого добра выступали китайские посредники. Видя все это, я понимаю, почему, чтобы вывезти из Белоруссии даже самый дешевый, но бэушный станок, надо получить согласование у президента страны. Как вы думаете, много ли «бесплатных» станков ушло из Белоруссии?
Но если такая цена не обеспечивает простого воспроизводства, то как же к нам заходят зарубежные производители? Они же ведь выигрывают тендеры в честной конкурент­ной борьбе? И как в такой ситуации отразится на нашей промышленности вхождение в ВТО?
То, что либерально­экономические СМИ здорово запудрили мозги народу, мне очевидно давно, тем более что народ и сам обманываться рад, соскучившись за советские годы по «стеклянным бусам». На самом деле все не так просто. Наше предприятие частоучаствует в тендерах. Против часто стоят западноевропейские и японские, реже американские производители. Чтобы победить в этом отборе, необходимо не только дать более льготные схемы поставки по платежам и зачастую самой цене, но и пройти по уровню, близкому к прямым издержкам. Учитывая, что наш завод работает исключительно с биржевыми металлами, для меня очевидно, что и наши конкуренты идут явно ниже своей себестоимости. Если анализировать цену поставок аналогичной продукции этих предприятий за рубежом, все становится на свои места — там она в два­три раза выше. В России им достаточно добирать проценты валовой доходности, которая в их случае превращается в чистую прибыль, а для нас — в чистый убыток. Это предложение требует некоторой экономиче­ской подготовки, но специалистам будет понятно, а простого читателя я прошу поверить на слово. Что такое договор стран, входящих в ВТО? По понятиям — это соглашение без ограничений торговать своим продуктом на территории друг друга. И вот представьте себе, что мы двадцать лет добивали свою промышленность, в то время как весь мир внедрял все более прогрессивное оборудование и технологии. Как вы думаете, какие шансы у нашей промышленности, если старт на вступление в ВТО дать сегодня? Что, кроме нефти, газа и слябов (так как по спецсталям мы уже неконкурентоспособны), мы сможем предложить миру? Похоже, что под демократический шумок, который восхваляет все не наше, мы грохнем и нашу промышленность, и наши науку и образование. Хотя если говорить о качестве нашего технического образования, то мои учителя в микроэлектронике до сих пор лучшие в Белоруссии и России, правда, разрабатывают технологии для производителей в Юго­Восточной Азии. И шутка насчет «попробовать дустом» мне не кажется натянутой.
Но сторонники вступления в ВТО в качестве одного из аргументов приводят тот факт, что тема вступления поднималась еще в советское время. Тогда тоже не понимали этой ситуации?
Да нет же, просто тогда ситуация была кардинально другая. Страна была обладательницей самых со­временных технологий практически во всех производственных сферах. Стартуй мы тогда — и… Но история не знает сослагательного наклонения.
— Стройность вашей логики и доходчивость аргументов подкупает. Но если все так очевидно, неужели этого не замечают те, кому по должности положено?
— В песне популярной в перестройку группы «Манго­манго» есть строчка: «У нас есть такие приборы! Но мы вам о них не расскажем». Я очень надеюсь на то, что нам просто не рассказывают, что где­то у нас есть засекреченные люди, которые делают очень полезное дело. Что они все знают, ко всему готовы, что все будет нормально. Но наблюдая, с какой скоростью в стране падает научно­производственный потенциал, думаю, уже пора перестать конспирироваться и обозначить­таки некую целевую программу с понятными механизмами ее реализации. Хотя бы для поддержания боевого духа у, скажем так, электората.
— И какой вывод следует из вашего анализа?
— Те владельцы бизнеса, кто должен модернизировать свои производства и заниматься новациями, сегодня выживают на голом энтузиазме и средств на подобные программы не имеют. Более того, у них нет и понятия, в какие инвестиционные проекты вкладываться, если деньги появятся, так как все сложные изделия с высокой добавленной стоимостью создаются в очень длинных производственных цепочках. Мало того, что все части этой возможной кооперации находятся в руках разных собственников, которые имеют зачастую прямо противоположные взгляды на принципы ведения бизнеса, так еще и многие звенья в стране уже отсут­ствуют, что приводит к отмиранию всей ветки. Поэтому и семи пядей во лбу не хватит собственнику отдельно взятого производства, чтобы угадать, какой продукт в этой производственной цепочке будет востребован. Он даже не знает, что вообще будет с конечным производством, по­требляющим его продукцию. Мне, к примеру, очень сложно дать рекомендации Вологодской подшипниковой корпорации, одному из главных предприятий областной столицы, какие инновации они должны запланировать в преддверии полного краха отечественного автомобилестроения. От