«Балалайка ничем не хуже скрипки»

Прежде чем возглавить оркестр, Григорий Хинский играл на танцах и в хоккей
В детстве дирижер Молодежного русского оркестра Григорий Хинский, который на днях отметит свое 50­летие, мечтал играть на скрипке. Однако жизнь повернулась иначе, связав его с русскими народными инструментами. И теперь его фаворит — балалайка, которую он часами готов защищать перед всякими высоколобыми музыковедами, считающими «трехструнку» пригодной для исполнения лишь «Камаринской» да «Яблочка». «Когда балалайки играют слаженно и зал с хорошей акустикой, они мало чем отличаются от скрипок», — утверждает маэстро Хинский. На концерте, посвященном его 50­летию (27 мая во Дворце металлургов), найдется место и для виолончели лауреата конкурса имени Чайковского Евгения Румянцева, и для аккордеона знаменитого на всю Россию солиста «Виртуозов Москвы» Никиты Власова, и для балалайки хорошо знакомого череповчанам питерца Андрея Горбачева, и для хрустального вокала певицы Ирины Федотовой. Ну и, конечно, главное детище Григория Хинского, Молодежный русский оркестр, покажет себя во всей красе. На концерте ожидается множество гостей, которые выстроятся в ряд, чтобы поздравить юбиляра — представители городских властей, коллеги по «цеху» и, конечно, брат­бизнесмен Леонид Хинский, который многие годы поддерживает все его начинания.

— Сколько я себя помню, с самого раннего детства я слушал музыку. Родители рассказывали: когда, будучи младенцем, сильно раскричусь, успокоить можно было только музыкой. Включали пластинки — в основном это была советская эстрада, и я постепенно замолкал. Одно из первых детских воспоминаний — очень хотел играть на скрипке, другой и мечты не было. Представлял себя со скрипкой в руках, перед полным залом слушателей. Почему скрипка, до сих пор понять не могу. Мне кажется, я вообще тогда не очень представлял, как она выглядит. Где я мог ее увидеть? Я думаю, что не в последнюю очередь заразился музыкой еще и потому, что мой папа много лет занимался в капелле и водил меня, маленького, на все концерты и репетиции, даже на гастроли брал. И все эти песни, которые они пели, запали в душу, наверное, навсегда. Слов я особенно не понимал — поражал мелодизм, красота, гармония. Они до сих пор душу будоражат.

— Мечта сбылась? Я о полном зале слушателей и Григории Хинском со скрипкой на сцене…

— Почти. Поступая в музыкальную школу, я не прошел по конкурсу на скрипку — надо было какие­то неимоверные успехи показать. Меня определили в подготовительный класс — главное, что мне скрипку дали. Год я на ней отзанимался, и, когда мне поставили пятерку на экзамене, папа сказал «хватит». Дело в том, что отделение скрипки было отчего­то недешевым удовольствием. Что­то около семнадцати рублей в месяц надо было платить — тогда зарплаты были по шестьдесят да семьдесят рублей. И он меня забрал. Через год занятия стали по полтора рубля, но на скрипку я уже не вернулся. Папа в это время уже самостоятельно учил меня играть на баяне, и я делал первые успехи. Сам папа взял в руки баян в сорок три года — за две недели освоил. В музыкальную школу я пошел только в шестом классе. Проучившись три года, поступил в училище. В то время мы часто ходили на концерты — в Череповце тогда можно было увидеть и послушать выдающихся мастеров. Отлично помню, как во Дворце металлургов выступал Леонид Коган — сам маленький, руки огромные. Мне удалось взять у него автограф — радость была сумасшедшая. Знаете, даже перекинуться парой слов с таким мэтром для подростка очень много значит. Это такое благословение, что ли. Но по­настоящему определили мое будущее другие гастроли — в Череповец приехали выдающиеся баянисты Шалаев и Крылов. Два баяна, и все — что тут можно сыграть? А они выдавали сольные концерты на два часа, и это было невероятно. Такого вдохновения и мастерства я до этого никогда не видел. А вот Ростропович не доехал. Город был увешан афишами его концерта, который мы предвкушали, но потом сообщили, что по болезни музыканта выступление отменяется. Я до сих пор сомневаюсь в правдивости этой информации.

— Баян получилось полюбить, как скрипку?

— Скажу так: меня к нему тянуло. Мой педагог по баяну Виктор Михайлович Нехорошев научил меня играть на инструменте. Не зубрить, а играть. Берешь баян в руки и играешь что в голову взбредет. В то время я совсем не думал, кем буду, как и где буду работать. Это сейчас ребенок, идя в кружок, думает — чем буду зарабатывать. Мне просто нравилось играть на баяне. Ну и многое другое нравилось. В детстве я играл в хоккей за команду «Мальчиш­Кибальчиш», у меня даже форма была. И в конькобежную секцию тоже ходил. Я и сейчас на коньках сносно стою.

— Когда впервые пришла мысль или мечта сделаться дирижером?

— Какие­то задатки еще в детском садике проявлялись. Я в одиночку старался играть на всех инструментах сразу. Потом в училище играл в оркестре, в армии тоже. В ленинградском институте имени Крупской, куда я поступил после службы, была кафедра оркестрового дирижирования. И там я почувствовал по­требность в этом. На одном из занятий мы должны были дирижировать. Меня преподаватель выделил и поставил пятерку. Одного этого было достаточно, чтобы вдохновить меня на дальнейшее развитие. Я эту пятерку воспринял как аванс. Мне в голову забралась мысль, что у меня когда­нибудь может быть свой оркестр.

— Слышал, что вы в свое время даже в «Рок­сентябре» поиграли. Понравилось быть рок­звездой?

— Да какое там… Я всего год отработал в ансамбле. В родном Череповце я работы очень долго не мог найти — мест не было. Тогда­то мои пути пересеклись с «Рок­сентябрем». Я целый год играл на клавишах во втором составе, и еще числился руководителем — слушал чужую музыку, «снимал» аккорды, чтобы самим ее играть. Нас во втором составе было пять человек. Главной нашей задачей было — когда основной состав отсутствует, играть на танцах. По пятьсот человек набивалось, билетов было не достать.

— Какие пути­дорожки привели вас к народным инструментам?

— Сначала меня пригласили в «Прялицу», потом освободилось место в оркестре народных инструментов. Как­то там в одночасье все руководители разбежались тогда. Первое, чем пришлось заниматься, — работать над программой к тридцатилетию коллектива. За два месяца мы сделали невозможное. Потом грянули перемены в стране, все разваливалось — оркестр практически прекратил существование, осталось человек пять всего. К счастью, в коллективе оказалась в тот момент Елена Рябова, благодаря которой поднялась наша школа­студия. Она взяла два десятка учеников и день и ночь занималась с ними в одиночку. Спустя несколько лет дети выросли, и молодежь оказалась весьма талантливой. Мы поняли, что уже можем с ними что­то сыграть. Долго думали над названием. Если не ошибаюсь, наш администратор Павел Иванов предложил название «Молодежный русский оркестр», и мы ухватились за него. Тогда мы не отдавали себе отчет в том, что слово «молодежный» нам будет диктовать состав. Позже, лет через десять, мы, конечно, об этом задумались. Мы и теперь стараемся, чтобы новые музыканты, которые к нам приходят, были молодые. К нам много раз обращались хорошие мастера в возрасте с просьбой играть в составе оркестра, но мы были вынуждены им отказывать. Охотнее брали и берем из училищ, консерваторий. Тут не только в возрасте дело, а в отношении. Молодые люди — они совсем другие, они придают музыке ощущение стихии, и в этом изюминка нашего оркестра. Впрочем, наши заслуженные кадры мы стараемся сохранить — некоторым из наших оркестрантов под сорок. Никто их выгонять не собирается, но я думаю, что со временем это положение дел само собой нивелируется, и оркестр не перестанет оправдывать свое название. Я чувствую, что начинается второй круг в истории Молодежного русского оркестра.

— Череповецкие оркестры, да и российские тоже, традиционно молодежные, тогда как в иностранных большинство составляют музыканты предпенсионного возраста. Почему так?

— Хорошим оркестрам удается сохранить симбиоз молодости и опыта. Во многом это происходит из­за низкой оплаты труда — вчерашний студент еще может прийти на крошечную зарплату, чтобы набраться опыта, а что делать зрелому музыканту? Однако в каждом оркестре есть люди, которые очень любят музыку и которым просто необходимо самовыражаться. Они будут работать за любую зарплату, и, к сожалению, этим пользуются.

— У оркестра русских народных инструментов есть какие­то репертуарные ограничения в сравнении с симфоническим?

— Конечно есть, и их не может не быть. Симфонический оркестр имеет историю минимум триста лет, и эта история создавалась умами множества гениев Западной Европы. Создание оркестров совпало с возникновением композиторской школы. Первый оркестр русских народных инструментов появился в 1870 году. Естественно, наш репертуар ограничен, хотя в последние лет двадцать он сильно вырос. При этом мы все же играем симфоническую музыку, потому что ее хочется играть. Знаю, что есть противники того, чтобы классика исполнялась оркестром народных инструментов. Кому­то даже кажется это кощунством и издевательством. Но эти люди, видимо, мыслят стереотипами и не слышали того, что хают. Когда балалайки играют слаженно и зал с хорошей акустикой, создается такая музыкальная ткань, которая почти не отличается от той, что создают скрипки. При этом я согласен, что не всякую музыку можно переложить для народных инструментов — Бетховен, к примеру, вряд ли будет звучать.

— Ваша дочь уже добилась некоторых музыкальных успехов. Смену растите?

— Никакой задачи вырастить из дочери музыканта у меня не было. Старшие дети — да, я очень хотел, чтобы они играли, но не получилось. Дочь стала художником, сын — металлург. Правда, он окончил музыкальную школу по классу скрипки, но дальше дело не пошло. Маленькую я не заставлял заниматься музыкой, но, наверное, произошло то, что со мной когда­то: она ходила на репетиции, бывала на концертах, проводила времени больше со мной, чем с мамой. И однажды произнесла: «Папа, хочу играть на балалайке».

Сергей Виноградов №89(22499)
22.05.2009