Горько-­сладкий вкус детства

У постоянных читателей газеты «Речь» неизменным интересом пользовались публикации нашего проекта «Когда деревья были большими», в котором известные горожане рассказывали о Череповце их детства и молодости. При этом мы предлагали читателям присылать свои рассказы — об историях, связанных с какими­то местами в нашем городе, о том, каким они помнят Череповец прошлого, какой была раньше жизнь в нем. Сегодня мы представляем вам воспоминания коренной череповчанки Валентины Андреевны Чекалевой.
Я хочу описать некоторые из своих воспоминаний о городе последних военных и послевоенных лет. Начну с 1­й школы, в которой я училась все десять лет. В школу я пришла не как все первоклассники — 1 сентября, а только через два месяца после начала занятий. Мама хотела отправить меня в школу не с семи лет, а через год, так как был голод и я жила в деревне у деда. Но видимо, в гороно узнали об этом и заставили маму привезти меня из деревни и отправить в школу.

Да, раньше строго следили, чтоб все дети учились, несмотря на жизненные трудности. Мне было трудно догонять остальных учеников, ведь в сад я не ходила, да тогда в детсадах и не было подготовительных групп. До слез было обидно, когда все писали ручками, а я одна все еще карандашом. Но потом все наладилось, и я успешно, вместе со всеми, перешла во 2­й класс. А хорошим знанием таблицы умножения я обязана своей маме, которая все время твердила мне: без таблицы умножения в дальнейшем будет трудно жить. (Она даже будила меня по ночам и вразбивку спрашивала таблицу умножения.) И в этом она была права. Я и сейчас в магазине или на рынке иногда быстрее сосчитаю, чем продавец на своем калькуляторе.

В голодные годы на большой перемене нам давали по кусочку хлеба, два урока мы с нетерпением ждали большой перемены. А еще нас кормили в столовой (в здании, где теперь располагается «Евросеть»), давали тарелку супа и кусок хлеба. В 8­м, 9­м и 10­м классах мы учились за день­ги — 150 руб. в год. Впоследствии плату отменили. Я всегда гордилась, что учусь в самой лучшей школе им. Максима Горького. Десять классов я окончила успешно, учеба давалась мне легко. Тогда все мы много читали, брали книги в школьной библиотеке, в библиотеке Дома пионеров. А теперь во многих семьях свои библиотеки, но не многие ими пользуются.

В годы войны в осеннее время в городе соблюдалась строжайшая светомаскировка. Городской патруль за этим следил и сразу же штрафовал, увидев даже небольшой источник света. Поэтому в темное время суток город был погружен во мрак.

В военные и послевоенные годы было много инвалидов: безруких, безногих, глухих, людей с подорванным здоровьем. Безногие передвигались на деревянных досках с колесиками, опираясь руками на деревянные колодки. Многие из них страшно пили, выпрашивая деньги у прохожих. Они считали себя неполноценными людьми, но все же не требовали для себя никаких льгот и привилегий. Все они рано ушли из жизни…

Спозаранку приходилось вставать в очередь за хлебом и мерзнуть не один час, а когда домой бежали с хлебом, был соблазн съесть его по дороге. В ноябре 47­го карточки отменили, и мы долго не могли поверить, что хлеба можно есть сколько хочешь.

Мы, дети той поры, несмотря на голодное детство, все равно были веселы. Зимой катались с Соборной горки на финках, сделанных из железных прутьев. Они были такие скользкие, что с горы нас несло «с ветерком» почти до середины реки. После уроков ходили всем классом на каток, где теперь стадион «Строитель». Коньки прикручивали веревками к валенкам и катались. Веревки быстро рвались, но все равно было здорово. В школе катались на лыжах, которые выдавали на уроке физкультуры. Лыжи тоже надевали на валенки. Во время больших морозов мы не ходили в школу, зато весь день проводили на улице — и не простужались. А если делали вид, что простудились и потеряли голос (чтобы не отвечать урок), учителя вызывали к доске письменно решать примеры и задачи. Учителей было трудно провести. Мы уважали учителей, считали их какими­то особенными, не похожими на других людей. Но что греха таить, бывало, и шкодничали, и замечания в дневниках получали. Но это было не со зла.

Все мы любили ходить в кино и отечественные фильмы знали почти наизусть. В те годы шло много интересных трофейных фильмов, таких, как «Железная маска», «Пекарь императора», «Три мушкетера», «Серенада Солнечной долины», «Девушка моей мечты»… Но особенно всем нравился «Тарзан». Он шел в кинотеатре «Горн». Мы даже убегали с уроков, чтобы посмотреть этот фильм. Он был многосерийный — и взрослые, и дети с нетерпением ждали каждую новую серию.

Мама работала в театре — теперь это Камерный театр — в гардеробе, поэтому мы с сестрой не пропускали ни одного концерта и спектакля. На все представления публика приходила интеллигентная, нарядная, женщины в вечерних платьях, красивых туфлях. Мы помогали маме в гардеробе, но всегда стеснялись, когда приходили учителя и видели, что мы работаем по вечерам.

31 декабря всегда устраивали бал­маскарад. Все в маскарадных костюмах или в масках. Было очень весело! Это был настоящий новогодний праздник.

Летом мы бегали на речку, где ходил паром, а недалеко от берега был плот для полоскания белья. Мы с этого плота ныряли, а женщины, которым приходилось полоскать белье в мутной воде, возмущались. После купания песком оттирали ноги от мазута. Мы знали много игр: в лапту, в «чижика», в мяч, в вышибала, — поэтому были ловкими и закаленными. Теперь одни дети сидят в подъездах, безобразничают, другие — за компьютером, у телевизора. Вот и все физическое развитие.

Лето проводили в основном в Соляном саду. Он был сказочно красив: липы, ясени, клены, дубы… Но особенно хороша была карельская береза с ее кружевными листьями. Я никогда не могла пройти мимо, не полюбовавшись этим чудом. В саду было много клумб с цветами, но боже упаси со­рвать хоть один цветок! Директором Соляного сада был Владимир Александрович Бураков — инвалид войны (у него не было одной руки). Сад он берег как свой собственный. Весной сад чистили, убирали старые листья, а дорожки посыпали мелким желтым песком. В центре сада был красивый фонтан. Неподалеку находились беседки. По другую сторону фонтана рос орешник, но орехи не успевали созревать: мы съедали их зелеными, несмотря на горечь. Осенью, когда поспевали желуди, мы перед уроками шли в Соляной. Там росли большие дубы, и мы палками сбивали желуди, потом ели их на уроках вместо конфет. Вкус у них горько­сладкий.

Сад изобиловал развлечениями: тир, беседки для чтения и игр в шахматы, турник, кольца, «гигантские шаги», качели, карусель, которую крутили подростки, танцплощадка. По выходным на площадке всегда играл духовой оркестр, и его музыка была слышна далеко вокруг. Недалеко от входа стоял театр — дощатое здание со множеством щелей. Так что посмотреть спектакль было совсем нетрудно. В дождливые и осенние дни в театре проводили танцы. При выходе из парка был бульвар, огражденный невысоким забором из толстых бревен, тоже очень красивый, с могучими деревьями разных пород. Потом от этой красоты остались одни пни.

Но не только играми мы были заняты. В наши обязанности входили уборка в доме, поход в магазин, на колхозный рынок, который находился рядом с магазином «Фрегат». На рынок приезжали колхозники, продавали молоко, сметану, творог. Мы также ходили за водой на колонку — не близко от дома, целый квартал. Воду носили в дом и огород поливать.

Самым высоким зданием в городе была в то время водонапорная башня. А колонки были в виде деревянных домиков; в домике сидела женщина и отпускала воду. Затем появились железные колонки, которые еще существуют. Выше водонапорной башни была только парашютная вышка в Соляном саду. Мы, дети, любили забираться на самый верх, хотя и было страшно — она качалась. Потом ее сломали во избежание несчастных случаев.

Летом ходили в деревню к дедушке, часто подолгу жили там. Чтобы туда попасть, проходили через нынешний Комсомольский парк, тогда на его месте были могилки. До деревни было 12 км, и мы сначала ходили пешком. Мне было 12 лет, сестре 7. Потом отец купил нам мужской велосипед, и мы вдвоем — одна за рулем, другая на раме — ездили в деревню. Наш дед добрейшей души человек, умнейший, ласковый. Он никогда не ругал нас, даже когда озорничали. Скажет: так делать нельзя, и все. В молодые годы он служил в Петербурге, много знал, писал каллиграфическим почерком. Он был интеллигент по натуре. Его уважали и со всей округи ходили к нему, как к юристу, писать бумаги, жалобы, прошения и почти всегда выигрывали дело. Он всем помогал. По вечерам колхозники приносили косы, он их набивал, ремонтировал грабли. Нас с сестрой подстригал «под горшок» ножницами, которыми стригли овец, так как они острей обычных. А в грибную пору он уходил рано утром и приносил полный картуз рыжиков.

Теперь даже поверить трудно: люди уходили на сенокос и прочие работы на целый день и двери не запирали, а подпирали колом, и никакого воров­ства не было.

Все друг друга знали, если не по имени, то в лицо. Был красивый, уютный город с его уникальным Совет­ским проспектом, булыжная мостовая которого была ровная­ровная, ни один камушек не выступал над другим. А по обе стороны дороги около госучреждений весной разбивали клумбы с цветами. И чисто было.

А теперь? Не успеют провести субботник, как через несколько дней все снова усеяно бутылками, пакетами, окурками. Взрослые подают детям пример бросать все где попало. Дети ломают сучья на деревьях, и никто их не одернет. Да что сучья, когда сносят целые аллеи. Выкорчевывают деревья, заливают асфальтом и делают стоянки для машин. И так везде. Мы живем теперь в каменном лесу… Зато пользуемся благами цивилизации: не надо ходить в баню, топить печь; сидим в тепле, не полощем в проруби белье, пользуемся газовыми плитами вместо примуса.


№79(22489)
07.05.2009