«Сейчас каждый день — как подарок»

В день своего 60­летия Александр Шебунин рассказал «Речи», отчего его Луначарский подмигивает, а Милютин грустит
Вчера председателю череповецкого отделения Союза художников России Александру Шебунину, которого часто называют единственным профессиональным скульптором Вологодской области, исполнилось 60 лет. 2 апреля для семьи Шебуниных — тройной праздник. Внуки Катя и Егор родились в один день со знаменитым дедушкой. Им же юбиляр посвятил выставку своих работ (точнее, их фотографий), которая открылась вчера в Камерном театре.

— Для подавляющего большинства российских мужчин 60­летие — этапный юбилей, и это связано не только с выходом на пенсию. Художник же, как известно, человек вневозрастной. Для вас 60 что­то значит?

— Конечно значит. Наш человек в среднем до 59 лет доживает. Перешагнул, и слава богу. Сейчас каждый день — как подарок. На пенсию никогда не стремился, не думал о заслуженном отдыхе никогда.

— Вы родились в Курской области. Как судьба в Череповец занесла?

— Мои родители познакомились в послевоенной Германии. Отец штурмовал Берлин, а мать была угнана в немецкие лагеря. После освобождения работала в столовой советской военной части Берлина. Пожениться было очень непросто — отец числился в секретном отделе, а мать из лагеря. Помог родственник, генерал­полковник Александр Шебунин. Он был начальником тыла советских войск в Германии. В консульстве их расписали, в 1948 году родители решили ехать домой. На сверхсрочную службу отец не согласился, хотя ему прочили хорошую карьеру. Рожать меня на чужбине мать не захотела, хотя и в Германии, и в Польше сильно прихватывало. Довезла до своего родного Горелухово, где в три часа ночи, под соломенной крышей, при свете керосиновой лампы, я и появился на свет. Через пару месяцев мать поокрепла и мы приехали к отцу на север. Мое детство прошло в Великом Устюге.

— Художник проявился в вас рано?

— В школе. К счастью, мои задатки заметили, да и трудно было не заметить. По всем предметам тройки да двойки, а по рисованию — пятерка. По причине плохой успеваемости в девятый­десятый класс меня не пустили. В сущности, я сильно не расстроился — пошел в ПТУ на плотника­столяра. Три года, отработанные на стройках, вспоминаю с удовольствием. Наверное, там во многом и сложился скульптор Шебунин.

— Первую свою скульптуру помните?

— А как же. Она приняла участие во всесоюзной выставке медалей, что для студента было необычно и очень лестно. В 1975 году мою медаль к 70­летию революции 1905 года, которую я сделал на втором курсе Строганов­ского училища, оценили довольно высоко. Кроме выставки она еще и в музей Строгановки попала.

— А потом на политические темы творили? Скажем, сущес­т­вует ли бюст Ленина, подписанный Шебуниным?

— О, это был наш кормилец. Тогда по колхозам ездили самодеятельные скульпторы и лепили Лениных в искаженном виде. При Сталине их бы, конечно, за это к стенке поставили. Я еще помню — приезжаешь в колхоз, а председатель спрашивает: «А у тебя справка есть, что можешь Ленина лепить?» Ленин для нас был эталон — профессиональный скульптор обязан был знать его конституцию, особенности строения головы, лица. К своей чести скажу, что я на Ленине натренировался, как на Аполлоне. Принимались скульптуры вождя в Моск­ве. У меня три приняли. Делал по заказу для «Аммофоса» (одна ленинская голова в человеческий рост), детского садика и районной прокуратуры.

— Многие из прототипов были веселые, жизнерадостные люди. Отчего скульптурные лица такие строгие, будто с фото на паспорт?

— Не всегда. Посмотрите на моего Рубцова — у него полуулыбка на лице. Скульптура изначально рассчитана на века. Это не фоторепортаж и не моментальное фото. По моему мнению, человек должен войти в вечность со спокойным лицом. В принципе, каждый человек плохо заканчивает — смертью. Чему ж тут радоваться? Ко всему прочему, выказывать эмоции не в характере северного человека. Посмотрите на наши фрески и иконы — разве на них гримасничают?

— Ваш Луначарский с мемориальной доски, что на Камерном театре, несколько живее остальных. Трещина на одной из линз его очков придает ему лукавое выражение. Эта трещина — случайность, брак или ваша задумка?

— Ему даже, я слышал, прозвище придумали: «один — пусто». Как в домино. Я сделал это сознательно — одно «стеклышко» зашлифовал, другое «разбил». Когда солнце светит, отшлифованный кружочек блестит, как стеклышко в пенсне или монокле. И Луначарский, правда, как живой смотрится. Когда делал, ко мне приставали: чего ты, мол, человека глаза лишил. А потом привыкли — и ничего. Никто не спрашивает.

— С кем­то из прототипов памятников и бюстов были знакомы лично?

— Да практически нет. С родителями матроса Сергея Преминина был знаком, общался. Они хотели небольшой памятник. Но я поступил иначе. Сам на флоте служил, видел подлодки, знаю, что там за ракеты и что бы могло произойти, если бы не подвиг Преминина. Поэтому о крохотной скульптурке не могло быть и речи. Поехал в карьер, выбрал гранитный камень на две с половиной тонны и два месяца вручную рубил памятник в Великом Устюге. Каторжный труд, надо сказать. Каждый день по кубическому дециметру отрубал, двое очков защитных разбил — как дашь, так на 25 метров куски летят.

— Бюст Ивана Милютина, сделанный вашими руками, изображает городского голову усталым старцем. Почему не молодым и полным сил?

— Помните, в каком году это было? В 1996­м. Выражение лица соответствовало тому времени. Могилы нет, дом разрушен, имя стерто, дела развеяны по ветру. В те годы он и не мог смотреть иначе.

Сергей Виноградов
№ №60(22223)
Газета "Речь" от 03.04.2008