Моей деревни больше нет

Как переселяли людей с территории будущего водохранилища
Несколько месяцев назад в нашей газете была опубликована статья о строи­тельстве Рыбинского водохранилища («Великое переселение ради грандиозного проекта», «Речь», № 191, 9 октября 2007 года). И мы получили множество откликов, хотя не предлагали читателям эту тему для обсуждения в рубрике «Город, который мы помним». Часть из них была опубликована в рубриках «Мнения. Письма» и «Обратная связь». А два письма, самые подробные и интересные, приводим сегодня почти дословно. Читая их, задумываешься о том, как похожи трагедии двух совершенно разных семей…

Первую историю рассказала нашему внештатному корреспонденту Галине Кон­станской читательница «Речи» Нина Алексеевна Васильева.

«Мы жили в деревне Вахново. Она была большая, около ста домов. Кругом были очень красивые места: поля, луга, речки Кондожка, Дарья, Шексна. В 1937 году в наших деревнях стали проходить собрания, где разъяснялись порядок и способы переселения в другое место. Народ не очень торопился. Не верилось, что такую красоту можно сгубить, да еще и сломать дом соб­ственными руками. Стали ходить по деревням уполномоченные, которые работали индивидуально с каждой семь­ей. Переселяться было предложено в колхоз. А у моей матери в голове засела мысль, что дети должны выучиться; если же остаться в колхозе, то вряд ли они оттуда вырвутся.

В итоге переселиться надумали в Череповец. На переезд решились не сразу: отец несколько раз ездил в город и смотрел место. Дом начали ломать летом 1937 года. Сами жили в каком­то шалаше на берегу. Тут же где­то пристроили и живность, и если корова приспособилась к такой непонятной жизни, то овцы, не найдя привычного для них двора, стали дичать, бегать по деревне, потом их даже пришлось убить. Сломанный дом надо было как­то перевезти, для этой цели, пусть не сразу, но выделили баржу. Бревна выгрузили на берег рядом с улицей Ветка Чола. Дорог и тракторов не было: кое­как на лошадях, по три бревнышка, перевезли весь дом к месту постройки. Сколько сил потратил на это отец — не высказать.

Мы с братом уже учились в школе, поэтому нас к осени пристроили жить к дяде. Он работал пожарным и жил в Череповце на улице Коммунистов.

Мне было двенадцать лет, я училась в пятом классе и так скучала по своей деревне, что в субботу после школы, несмотря ни на что, бежала за пятна­дцать километров домой. Попасть туда было трудно: нужно было два­жды переехать через Шексну, а была осень, холодно. Мама, увидев меня, радовалась и ругалась одновременно. Они все жили в каком­то сарайчике, там было очень тесно и неуютно, но рядом была мама и моя родная деревня — пусть растерзанная, но еще не затопленная.

Потом родители перевезли дом, продали корову и переехали в город. Место, где предстояло строить дом, трудно было назвать городом. Это была земля, отведенная в поле от Макаринской рощи до «Красного ткача». По берегу Шексны и Ягорбы располагались деревни, колхозные поля и огороды. Дом наконец перенесли; самым трудным оказалось привезти кирпичи с завода в Луковце: моей маме пришлось делать это одной, на лодке. Вести против течения лодку, груженную до краев, было очень тяжело.

Начали привыкать жить на новом месте. Было очень трудно: шла война. Я продолжала ходить в школу, хотя она была от нас далеко, а зима выдалась очень холодная.

У дома было три сотки земли, на ней сажали картошку. Вырастало ее немного, но все равно она помогала нам пережить голод. В войну в наш дом подселили шестерых эвакуированных из Ленинграда — они ютились в маленькой прихожей.

После войны этот участок Заречья стал активно застраиваться. Рядом с домами переселенцев быстро стали расти дома водников. В 1947 году по­строили первую в этом микрорайоне школу; появились первые постройки на территории судоремонтного завода.

Наш дом простоял на своем месте до 1984 года, а потом его снесли. Город расширял свои границы и уничтожил то, что с таким трудом было создано моими родителями. Мой отец, Алексей Михайлович, не был на войне: у него была бронь, потому что он занимался ремонтом судов. В 1943 году он простудился и умер. Мама, Прасковья Семеновна, умерла в 1948 году. Мы с братом исполнили мамину мечту: выучились и стали образованными людьми. Я окончила педагогический институт, а брат — военный.

Сейчас мне 79 лет, плохо слышу, но с удовольствием читаю газету «Речь». Когда прочитала статью о затоплении Рыбинского водохранилища, снова ожили воспоминания о родной деревне…»

Место действия второй истории (письмо с этим рассказом принесла в редакцию Мария Григорьевна Соболева) — не Череповец, а Ярославская область. Но дальнейшая судьба его героини (она же — автор) была связана с Череповцом: начиная с 60­х годов она жила и работала в нашем городе. Здесь вышла на пенсию (сейчас Марии Григорьевне 70 лет), но продолжает трудиться: работает в детском саду. Раз в несколько лет Мария Григорьевна обязательно навещает музей «Молога» в городе Рыбинске, посвященный затопленным деревням…

«С места затопления на Вологодчине многие уезжали и перевозили дома в Череповец, с милютинских времен растущий индустриальный торговый город. Но с затопляемых мест Яро­славской области приходилось переезжать, убегать в ее же необжитые земли. Так произо­шло с моими родителями. При выселении из деревни Пиголаса Давшинского района моему отцу было 48 лет, а маме — 38. В семье было восемь детей; старшая сестра еще раньше уехала с братом в Ленинград и училась там.

У отца с матерью было прочное хозяйство: два больших крестьянских дома и другие постройки, сам отец был бригадир — крестьянин, уважа­емый во всей округе.

В 20­х годах часть имущества отдали в образованный колхоз. Отец был по тем временам человеком просвещенным, имел большую библиотеку и выписывал журналы «Родина» и «Нива». То, что осталось от пожаров, перевезли в 1939 году в деревню Ермаковского района, которая располагалась на берегу реки Конгоры. Но место отвели беженцам в стороне от деревни — «новая улица» располагалась возле реки, в зарослях кустарника, рядом с болотом и далеко от источника питьевой воды. А сама деревня стояла на высоком месте, на косогоре, и в нескольких местах там были ключи.

Для строительства нового жилья отец еще до переезда купил дом с двором в ближайшей деревне, но перевезти удалось только сам дом, а двор унесло течением в водохранилище. Отец не пережил тягот переезда, потому что сразу после переселения началась война и голод, а наши запасы сгорели: незадолго до переезда в нашей родной деревне случился большой пожар. В 1943 году отец умер после долгой болезни сердца. В новый дом без двора переехали в 1946 году, до этого почти семь лет ютились на квартирах. Двор поставил позднее брат из купленного колхозного сарая. Моя мать все годы мужественно отдавала себя ферме. Мы, дети, помогали ей: я доила коров, носила за километр молоко на маслозавод — два ведра на коромысле. Мне тогда было 11 — 13 лет. Мама, хоть у нее и было образования, как тогда говорили, «четыре зимы», хорошо вела учет, считала на счетах. И дома у нас всегда было чисто, убрано.

Во время зимних отелов коров мама приводила телят в дом. В углу у дверей досками отгораживалось место, где стелили солому. Здесь телята учились пить молоко из ведра и вставать на ноги. А потом их уводили обратно на ферму.

Дом простоял всего 30 лет, а потом его разобрали: он осел, потому что был поставлен около болота, не имевшего стока. Дренажная канава была, но ее провели от основной деревни метров сто всего, а возле домов переселенцев она обрывалась. Добиться какой­то справедливости в глухой, удаленной от центра деревне было в те времена невозможно. Произвол властей стал трагедией для несчастных беженцев: две­три семьи оказались одинокими и беззащитными, а вместо статуса беженцев у них для местной власти был ярлык — переселенцы.

Колхоз имени Чапаева леспромхоза Октябрьский с его образования и до фактического распада (начало 90­х, перестройка) был бедным и существовал на дотации. А мы добросовестно работали на субботниках, воскресниках, утренниках для укрепле­ния колхоза. При перестройке, в начале 90­х, после распада колхоза часть его имущества оказалась в руках местных чиновников, ловкачей. Все, что мы строили, — растащили по частям…

Эта страница жизни поселенцев, конечно, относится к истории Ярослав­ской области. Но участь переселенцев была такой же и на Вологодчине. Осмысление мною тяжелой судьбы моих родителей происходило постепенно. Сначала она казалась мне чем­то само собой разумеющимся. Лишь потом я поняла, что это трагедия многих переселенцев, безропотно перенесших страдания, на которые их обрек правитель и продолжатели его дела…»

На примере дома № 80 по улице Ленина можно рассказать историю Череповца XX столетия. Красивое здание в центре города, где долгие годы «проживал» трест «Череповецлес», в военное время служило госпиталем, в мирное, но смутное время постсоветских преобразований стало одной из первых «коммуналок» для огромного количества офисов фирм и контор, названия которых сегодня и не вспомнишь. А для кого­то из жителей Череповца этот дом действительно был домом — мало кто знал, что в одном крыле строения был (а может, есть и сейчас?) подъезд с квартирами. Мы ждем ваших историй, воспоминаний, связанных с этим зданием. Оставьте свои координаты по телефону 57­38­44, и мы свяжемся с вами.

Алена Андреева
№22(22185)
07.02.2008